o 8b191ad8675a2039

- Записала, - Феодосия отложила перо и посмотрела на своего тезку. В ярком свете

летнего утра, в просторной горнице под самой крышей терема, на богато вышитых подушках,

Феодосий Косой казался особенно нездоровым.

Синяки и ссадины уже зажили, но мертвенная бледность человека, проведшего почти год в

подземном узилище, все еще лежала на его лице. Двигаться монаху было тяжело – раны,

хоть и искусно залеченные Феодосией, продолжали его беспокоить. Писать он пока не мог –

игумен Свято-Андрониковского монастыря, найдя в клетке заключенного написанные им

грамотцы, велел переломать Феодосию пальцы на правой руке.

Кости срослись, но криво и неправильно, и даже несколько минут письма доставляли

Феодосию невыносимую боль. Даже сейчас, лежа, он, морщась, сжимал в кулаке перо –

боярыня велела ему, сколь возможно, разрабатывать пальцы и учиться писать левой – на

всякий случай.

- У батюшки моего так в молодости, было, - сказала Феодосия, рассматривая искалеченную

руку монаха. «Шли они в караване лодей на Ладоге и тут шторм. Батюшка бросился к парусу,

а ветром мачту повалило, и руку ему прижало. Кости были раздроблены, как у тебя.

А батюшка мой сам кормщик знатный – куда ему было без руки лодьей править. Сделали

ему лубок, а как кости срослись – так он стал руку упражнять, - как ты сейчас, - сначала

немного, а потом больше и больше. Еще песок речной в печь клал, прогревал, и насыпал в

мешочек холщовый – и к руке прикладывал. Через год уж опять лодьи водил.

Надо бы и мне тебя песком полечить, а еще бы спосылать в Русу, что у нас в земле

Новгородской - там целебная грязь есть, коя поможет тебе.

- Как это – грязью лечиться? Той, что под ногами? – удивился Феодосий.

- Нет, то грязь особая, ее в озерах да болотах собирают, а на Белом море – с берега ее

промышляют, - объяснила Феодосия. «Поморы от всех болезней ей лечатся».

- Ну, отдохнул я, давай дальше писать, - попросил Феодосий. «Мыслей-то у меня в голове

много, успеть бы, это все сказать, вот бы еще рука заработала, а то ты, боярыня, и хозяйство

забросила, пока за мной ухаживала».

- Хозяйство что? – улыбнулась Вельяминова. «Оно у меня налаженное, ровно по колее

катится, а вот твои слова – такое ж не каждый день услышишь».

- Темиамом не кадитеся, на погребении от епископов и попов не поминатися, ибо есть они

жрецы идольские и учителя ложные, - твердо продолжил Феодосий.

Перо женщины заскрипело по бумаге.

Федор Вельяминов вышел из низкого, подвального помещения, где дьяк Иван Федоров

налаживал печатный стан и вдохнул солнечный, полуденный городской воздух.

- Хорошо у нас! – потянулся боярин. «Вроде и думаешь, Степа, - может, за морем каким и

лучше будет, а потом оглянешься вокруг и поймешь – нет места краше Москвы»

Степан вытер испачканные руки – с рассвета, с разрешения дьяка, излазил весь печатный

стан, разобрался в его устройстве, а потом вместе с Федоровым ставил его, и, пожав

плечами, улыбнулся.

- Знаю, знаю, - хлопнул его по плечу Федор. «Да вот сейчас свадьбу отгуляем, - ты ж дружка,

куда без тебя, и отправим тебя к моему тестю, Судакову Никите Григорьевичу, в Новгород. С

отцом твоим я уж говорил, он не против сего.

- Правда? – Степан заглянул в глаза дяде, и Вельяминов удивился – высокий, широкоплечий

парень казался ему сейчас совсем тем, голубоглазым ребенком, коего он помнил.

- Ну, не навсегда, конечно, - рассмеялся Вельяминов. «Если ты в Новгороде девицу, какую

себе приглядишь, придется ее на Москву везти – ты ж наследник, усадьбы ваши тут, не

получится у тебя на север-то переехать».

- Да не за девицами я, - покраснел Степан. «Мне б на лодьях походить, понять, как делается

это, а, может, Никита Григорьевич меня и на Белое море отправит, там, говорят, поморы к

норвегам на настоящих морских судах ходят».

- Ну, ежели тебе какая красавица северная встретится, ты тоже не робей, - Вельяминов

вскочил на коня. «Новгородки – они хоша и упрямые, да лучше них, как по мне, нет никого».

- Федор Васильевич, - спросил его племянник, когда они уже сворачивали на Рождественку, -

а когда книги-то уже можно будет в руках подержать?»

- Смотри, - Вельяминов стал загибать пальцы. «Сегодня вы с дьяком стан наладили, завтра

он пробные листы напечатает, а со следующей недели уж начнет Евангелие и Псалтырь

набирать. Да там пока обрежут, пока переплетут. Недели две еще. Как раз к возвращению

государя поспеем».

-Долго как... – протянул Степан.

- Избаловался ты, племянник, вот что я тебе скажу, - Федор заколотил рукоятью плети в

ворота усадьбы Воронцовых. «Давно ли Евангелие месяц сидели, переписывали, а

Псалтырь и того дольше, а ты две недели потерпеть не можешь».

- Так если царь через две недели возвращается...- начал Степан.

- Знаю, знаю, - прервал его Вельяминов. «Ты тихо, дома-то не след об этом говорить».

Ворота открылись, и с крыльца усадьбы кубарем скатилась Марфа, а за ней – толстый, еще

молочный щенок.

- Тятенька! Тятенька! – закричала она. «По’мотри, Петруше дядя Михайло щеночка подарил!

Я тоже хочу!»

Степан наклонился и ловко подхватил троюродную сестру, посадив ее впереди себя на

седло.