o 8b191ad8675a2039

Феодосия вышла, а Федор, поднявшись, отпер поставец, от коего ключи он никому, даже

жене, не доверял, и углубился в чтение грамот.

- Маменька ‘казала, как кошечка котяток откормит, можно будет одного в терем забрать!

Вот этого, черненького, - две детские головы – одна с бронзовыми косами, другая – с

темными кудрями, - склонились над лежащими в соломе котятами. «Петруша, а ежели ты

хочешь, так тоже забирай котеночка, мне не жалко!» - радушно предложила Марфа.

- Мне батюшка щеночка дарит на день ангела, - гордо сказал шестилетний Петя

Воронцов. «У его охотничья собака сейчас щеночков носит, как раз на мои именины родит. Я

уж имя ему придумал – Волчок. А ты, Марфуша, как котеночка назовешь?».

- Ежели мальчик, то Черныш, а ежели девочка, - то Чернушка. Видишь, - подняла

Марфа мяукавшего котенка, - он же черный ве’ь, даже единого белого пятнышка нетути.

- Детки, бегите-то в горницы, - позвала их Феодосия, заглянув на конюшню. «Вам там

пряников принесли, заедок разных, оставьте котяток-то, пусть спят».

Марфа в последний раз потерлась носом о мягкую шерстку котенка и аккуратно опустила его

в сено.

Воронцовы приехали на именины боярина Вельяминова по-семейному, со всеми детьми.

Хоть, по обычаю, и не след было жениху с невестой видеться после рукобитья, но были

Марья с Матвеем сродственники, и родители махнули на это рукой – пусть себе

встречаются, если уж за почти три года не остыли парень с девкой, так за два месяца ничего

не случится.

Тем более, что сейчас Матвея в Москве и не было – царь Иван, уехав на богомолье в

Кирилло-Белозерский монастырь с женой и недавно рожденным наследником, царевичем

Дмитрием, взял любимца с собой.

После именинного стола Феодосия увела Прасковью с дочерью к себе. Марья за это время

вытянулась, грудь у нее налилась, округлились бедра, и Феодосия, глядя на нее, подумала,

что самое время венчать девку – ровно спелое яблоко была боярышня.

-Матвей рядом с ней все одно, как ребенок, - вздохнула Феодосия. «Почти осмьнадцать лет

парню, а так в рост и не пошел. Остепенился, это Федор прав, спокойней стал, вот сейчас с

царем на богомолье уехал. Все ж в монастырь, а не в кабак какой».

-Так как ты располагаешь, Федосья, - отвлекла ее от размышлений Воронцова. «Может,

спосылать в подмосковную за стерлядями, али обойдемся теми, что на базаре найдутся?»

- На базаре еще снулые какие будут, - покачала головой Феодосия и обе женщины

погрузились в обсуждение тонкостей свадебного пира.

Марья, не обращая внимания на разговор, от скуки лущила орехи.

- А ты бы, дочка, - сварливо сказала Прасковья, - тоже б послушала. И как ты своим

домом жить будешь – не разумею. Одно тебе – только б на качелях качаться, да семечки с

орехами щелкать. Я в твои годы уж двоих родила.

-И я бы, маменька, родила, - ядовито ответила Марья, - коли б вы повенчали нас, как

мы обручились. Так что не началь меня теперь – не я выбрала почти три года в девках-то

сидеть».

- За три года хоть бы на поварню раз заглянула, - вздохнула Прасковья. «С какого конца

корову доят – и то не знаешь».

- Не ты ль, маменька, мне говаривала, что растили меня не для горшков да ухватов? –

усмехнулась Марья.

- Язык-то свой укороти! – прикрикнула на нее мать. «А то не посмотрю, что ты невеста –

по щекам так отхлещу, что муж под венцом не узнает».

Марья только зевнула и опять взялась за орехи.

Воронцовы уехали рано – Петя, наигравшись с Марфой, задремал прямо на полу в ее

светелке. Феодосия, уложив дочь, прошла в свои горницы и, наложив засов на дверь, встала

на молитву.

Редко ей удавалось это делать – при муже или дочери молиться было невозможно, но,

сейчас, зная, что Федор говорит чем-то в крестовой горнице с людьми, что остались после

празднования именин, Феодосия чувствовала себя спокойно.

- А, может, и всю жизнь так проживу - подумала она, раскрывая Псалтырь. «Бог – он ведь в

душе человеческой, что ему эти доски, раскрашенные да камни, главное – чтобы не

забывали мы Его, а как тут забыть, коли нет и дня, чтобы Он о себе не напомнил».

- Вот ты, Матвей Семенович, - донесся до Феодосии снизу, через половицы, громкий голос

мужа, - говоришь, мол, холопов на волю распустить. Как же без холопов-то? Сказано ведь:

«Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Получается, это что, мне,

боярину, самому за соху встать?

- А еще сказано, Федор Васильевич, - услышала Феодосия другой голос, звонкий, будто

мальчишеский, - возлюби ближнего своего, как самого себя. Разве нет? А мы Христовых

рабов у себя рабами держим, а Христос всех братией называет.

- И, можно подумать, ты, Матвей Семенович, отпустил своих холопов? – рассмеялся

Вельяминов.

- Я так им сказал, - ответил неизвестный Феодосии боярин. «Были у меня на вас кабалы

полные, так я их изодрал. Кому из вас у меня хорошо – живите, а кому не нравится – идите,

куда хотите».