o 41e50fe5342ba7bb

Что я делаю там, в той точке, где скрещиваются лучи? То, что делает переключа-

тель на стыке проводов. Вот откуда-то (от единомышленника к единомышленнику) послана научная концепция — протянулось социальное отношение. Вот между

какими-то единомышленниками протянулась другая, третья, десятая. Они пересеклись

на мне: я с ними познакомился. Я согласовываю в них то, что можно согласовать, выделяю более приемлемое и менее приемлемое, меняю то, что нуждается в замене, добавляю то, что мой опыт социальных отношений мне дал, а моим предшественникам

не мог дать; наконец, подчеркиваю те вопросы, на которые я так и не нашел

удовлетворительного ответа. Это мое так называемое «научное творчество». (Я

филолог — я приучен ссылаться на источники всего, что есть во мне.) Появляется

новая концепция, новое социальное отношение, луч, который начинает шарить по небу

и искать единомышленников. Это моя так называемая «писательская и

преподавательская деятельность».

Где здесь место для прав личности? Я его не вижу. Вижу не права, а только обя -

занность, и притом одну: понимать. Человек — это орган понимания в системе при-

роды. Если я не могу или не хочу понимать те социальные отношения, которые

скрещиваются во мне, чтобы я их передал дальше, переработав или не переработав, то

грош мне цена, и чем скорее расформируют мою так называемую личность, тем лучше.

Впрочем, пожалуй, одно право за собой я чувствую: право на информацию. Если

вместо десяти научных концепций во мне перекрестятся пять, а остальные будут

перекрыты, то результат будет гораздо хуже (для общества же). Вероятно, общество

само этого почему-либо хотело; но это не отменяет моего права искать как можно

более полной информации.

Я уже три раза употребил слово «единомышленник». Это очень ответственное

слово, от его понимания зависит все лучшее и все худшее в том вопросе, который

перед нами. Поэтому задержимся.

Человек одинок. Личность от личности отгорожена стенами взаимонепонимания

такой толщины (или провалами такой глубины), что любые национальные или

классовые барьеры по сравнению с этим — пустячная мелочь. Но именно поэтому

люди с таким навязчивым пристрастием останавливают внимание на этой пустячной

мелочи. Каждому хочется почувствовать себя ближе к соседу — и каждому кажется, что для этого лучшее средство отмежеваться от другого соседа. Когда двое считают, что любят друг друга, они не только смотрят друг на друга, они еще следят, чтобы

партнер не смотрел ни на кого другого (а если смотрел бы, то только с мыслью «а моя

(мой) все-таки лучше»). Семья, дружеский круг, дворовая компания, рабочий

коллектив, жители одной деревни, люди одних занятий или одного достатка, носители

одного языка, верующие одной веры, граждане одного государства — разве не

одинаково работает этот психологический механизм? Всюду смысл один: «Самые

лучшие это мы». Еще Владимир Соловьев (и, наверное, не он первый) определил

патриотизм как национальный эгоизм.

Ради иллюзии взаимопонимания мы изо всех сил крепим реальность взаимо-

непонимания — как будто она и так не крепка сверх моготы! При этом чем шире охват

новой сверхкитайской стены, тем легче достигается цель. Иллюзия единомыслия в

семье или в дружбе просуществует не очень долго — на каждом шагу она будет

спотыкаться о самые бытовые факты. А вот иллюзия классового единомыслия или

национального единомыслия — какие триумфы они справляли хотя бы за последние

два столетия! При этом природа не терпит пустоты: стоило увянуть мифу классовому, как мгновенно расцветает миф националистический. Я чувствую угрызения совести, когда пишу об этом. По паспорту я русский, а по прописке москвич, поэтому я —

«этническое большинство», мне легко из прекрасного далека учить взаимопониманию

105

З А П И С И и в ы п и с к и

тех, кто не знает, завтра или послезавтра настигнет их очередная ночь длинных ножей.

Простите меня, читающие.

У личности нет прав — во всяком случае, тех, о которых кричат при постройке

новых взаимоотношений. У личности есть обязанность — понимать. Прежде всего

понимать своего ближнего. Разбирать по камушку ту толщу, которая разделяет нас

каждого с каждым. Это работа трудная, долгая и — что горше всего — никогда не

достигающая конца. «Это стихотворение хорошее». — «Нет, плохое». — «Хорошее

потому-то, потому-то и потому-то». (Читатель, а вы всегда сможете назвать эти

«потому-то»?) — «Нет, потому что...» итд. Наступает момент, когда после всех «по-

тому что» приходится сказать: «Оно больше похоже на Суркова, чем на Мандель-

штама, а я больше люблю Мандельштама». — «А я наоборот». И на этом спору конец: все доказуемое доказано, мы дошли до недоказуемых постулатов вкуса. Стали