o 41e50fe5342ba7bb

выбору, интеллигенция (даже русская) оказывается неоднородна, многослойна, нуждается в уточнении словоупотребления. Можем ли мы назвать интеллигентом Льва

Толстого? Чехова? Бердяева? гимназического учителя? инженера? сочинителя

бульварных романов? С точки зрения «интеллигенция — носительница духовных

ценностей» — безусловно: даже автор «Битвы русских с кабардинцами» делает свое

культурное дело, приохочивая полуграмотных к чтению. А с точки зрения

«интеллигенция — носитель оппозиционности»? Сразу ясно, что далеко не все

работники умственного труда были носителями оппозиционности: вычисляя, кто из

них имеет право на звание интеллигенции, нам, видимо, пришлось бы сортировать их, вполне по-советски, на «консервативных», обслуживающих власть, и

«прогрессивных», подрывающих ее в меру сил. Интересно, где окажется Чехов.

«Свет и свобода прежде всего», — формулировал Некрасов народное благо; «свет и

свобода» были программой первых народников. Видимо, эту формулу приходится

расчленить: свет обществу могут нести одни, свободу другие, а скрещение и сращение

этих задач — действительно специфика русской социально-культурной ситуации, порожденной ускоренным развитием русского общества в последние 300 лет.

При этом заметим: «свет» — он всегда привносится со стороны. Специфики России

в этом нет. «Свет» вносился к нам болезненно, с кровью: и при Владимире, когда

«Путята крестил мечом, а Добрыня огнем», и при Петре, и при Ленине. «Внедрять

просвещение с умеренностью, по возможности избегая кровопролития» — эта мрачная

щедринская шутка действительно специфична именно для России. Но — пусть менее

кроваво — культура привносилась со стороны и привносилась именно сверху не

только в России, но и везде. Петровская Россия чувствовала себя культурной колонией

Германии, а Германия культурной колонией Франции, а двумя веками раньше Франция

чувствовала себя колонией ренессансной Италии, а ре- нессансная Италия —

античного Рима, а Рим — завоеванной им Греции. Как потом это нововоспринятое

просвещение проникало сверху вниз, это уже было делом кнута или пряника: Петр I загонял недорослей в навигацкие школы силой и штрафами, а Александр II загонял

мужиков в церковноприходские школы, суля грамотным укороченный срок солдатской

службы.

В России передача заемной культуры от верхов к низам в средние века осуще-

ствлялась духовным сословием, в XVIII веке дворянским сословием, но мы не на-

зываем интеллигенцией ни духовенство, ни дворянство, потому что оба сословия

занимались этим неизбежным просветительством лишь между делом, между службой

Богу или государю. Понятие интеллигенции появляется с буржуазной эпохой — с

приходом в культуру разночинцев (не обязательно поповичей), т. е. выходцев из тех

сословий, которые им самим и предстоит просвещать. Психологические корни «долга

интеллигенции перед народом» именно здесь: если Чехов, сын таганрогского

лавочника, смог кончить гимназию и университет, он чувствует себя обязанным

постараться, чтобы следующее поколение лавочниковых сыновей могло быстрее и

легче почувствовать себя полноценными людьми, нежели он. Если и они будут вести

себя, как он, то постепенно просвещение и чувство человеческого достоинства

распространится на весь народ — по трезвой чеховской прикидке, лет через двести.

Оппозиция здесь ни при чем, и Чехов спокойно сотрудничает в «Новом времени». А

если чеховские двухсотлетние сроки оказались нереальны, то это потому, что России

приходилось торю питься, нагоняя Запад, — приходилось двигаться прыжками через

ступеньку, на каждом прыжке рискуя сорваться в революцию.

Русская интеллигенция была трансплантацией: западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву. Специфику русской интеллигенции

породила специфика русской государственной власти. В отсталой России власть была

нерасчлененной и аморфной, она требовала не специалистов-интеллектуалов, а

101

З А П И С И и в ы п и с к и

универсалов: при Петре — таких людей, как Татищев или Нартов, при большевиках —

таких комиссаров, которых легко перебрасывали из ЧК в НКПС, в промежутках —

николаевских и александровских генералов, которых назначали командовать

финансами, и никто не удивлялся. Зеркалом такой русской власти и оказалась русская

оппозиция на все руки, роль которой пришлось взять на себя интеллигенции. «Повесть

об одной благополучной деревне» Б. Бахтина начинается приблизительно так

(цитирую по памяти): «Когда государыня Елизавета Петровна отменила на Руси

смертную казнь и тем положила начало русской интеллигенции...» То есть когда

оппозиция государственной власти перестала физически уничтожаться и стала, худо

ли, хорошо ли, скапливаться и искать себе в обществе бассейн поудобнее для такого