Читаем o 41e50fe5342ba7bb полностью

больше, в 1860—1870-х гг. царило эпигонство и «масскультура», а

эксперименты импрессионистов и Сезанна встречались насмешками.

При всяком режиме существует искусство серийное и искусство

лабораторное, загнанное в угол, где и вырабатываются новые формы; а

«новые», в понимании нашего века, и есть «хорошие», «настоящие».

16.Можно

ли

считать,

что

миновало

время

идеологизированной,учительной литературы и она сможет, наконец,стать «чисто художественной■>?

Это зависит не от писателей, а от читателей: захотят ли они учиться, т. е. усваивать готовую идеологию в готовом виде? Если общественные

условия давят, то учительной литературой может оказаться и

поваренная книга. И наоборот, когда отойдут современные

политические проблемы, то Солженицына будут читать не как ответ на

животрепещущие вопросы, а как чистое искусство. «Георгики»

Вергилия были агитационной поэмой за подъем римского сельского

хозяйства, а кто сейчас, читая их, помнит об этом?

17. Индивидуализм (гражданские права, парламентское устройство),коллективизм и соборность — какой путьлучше для России и каково

место литературы в жизни общества в каждом случае?

Вопрос не для меня. Прав человека я за собой не чувствую, кроме

права умирать с голоду. Коллективизм и соборность ддя меня одно и то

же — между сталинским съездом Советов и Никейским собором под

председательством императора Константина для меня нет разницы. Я

существую только по попущению общества и могу быть уничтожен в

любой момент за то, что я не совершенно такой, какой я ему нужен.

(Именно общества, а не государства: такие же жесткие требования ко

мне предъявляет и дом и рабочий коллектив). Я хотел бы, чтобы мне

позволяли существовать, хотя бы пока я не мешаю существовать

другим. Но я мешаю: тем, что ем чей-то кусок хлеба, тем, что заставляю

кого-то видеть свое лицо... Впрочем, это уже не ответ на поставленный

вопрос.

ПРИМЕЧАНИЕ ФИЛОЛОГИЧЕСКОЕ

У слова «интеллигенция» и смежных с ним есть своя история. Очень

упрощенно говоря, его значение прошло три этапа. Сперва оно

96

Ill

означало «люди с умом» (этимологически), потом «люди с совестью»

(их-то мы обычно и подразумеваем в дискуссиях), потом просто «очень

хорошие люди».

Слово intelligentia принадлежит еще классической, цицероновской

латыни; оно значило в ней «понимание», «способность к пониманию».

За две тысячи лет оно поменяло в европейской латыни много оттенков, но сохранило общий смысл. В русский язык оно вошло именно в этом

смысле. В. Виноградов в «Истории слов» (М., 1994, с. 227—229) напоминает примеры: у Тредиаковского это «разумность», у масонов

это высшее, бессмертное состояние человека как умного существа, у А

Галича «разумный дух», у Огарева иронически упоминается «какой-то

субъект с гигантской интеллигенцией», и даже (Тургенев, 1871) «собака

стала... интеллигентнее, впечатлительнее и сообразительнее, ее

кругозор расширился». Позднее определение Даля (1881):

«Интеллигенция — разумная, образованная, умственно развитая часть

жителей». Еще Б. И. Ярхо (1889—1942) во введении к «Методологии

точного литературоведения» держится этого интеллектуалисгического

понимания: «Наука проистекает из потребности в знании, и цель ее

(основная и первичная) есть удовлетворение этой потребности...

Вышеозначенная потребность свойственна человеку так же, как

потребность в размножении рода: не удовлетворивши ее, человек

физически не погибает, но страдает порой чрезвычайно интенсивно. По-

требностью этой люди одарены в разной мере (так же, как, напр., сексуальным темпераментом), и этой мерой измеряется степень

«интеллигентности». Человек интеллигентный не есть субъект, много

знающий, а только обладающий жаждой знания выше средней нормы».

(Писаны эти слова в 1936 г. в сибирской ссылке.)

Наступает советское время, культура распространяется не вглубь, а

вширь, образованность мельчает. По иным причинам, но то же самое

происходит и в эмиграции: вспомним горькую реплику Ходасевича, что

скоро придется организовывать «общество людей, читавших "Анну

Каренину"» и пр. (Г. П. Федотов вполне серьезно предлагал подобные

меры для искусственного создания «новой русской элиты», которая

затем распространила бы свое культурное влияние на все общество

итд.) Казалось бы, туг-то и время, чтобы интеллектуальный элемент

понятия «интеллигенция» повысился в цене. Случилось обратное: чем

дальше, тем больше подчеркивается, что образованность и

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых харьковчан
100 знаменитых харьковчан

Дмитрий Багалей и Александр Ахиезер, Николай Барабашов и Василий Каразин, Клавдия Шульженко и Ирина Бугримова, Людмила Гурченко и Любовь Малая, Владимир Крайнев и Антон Макаренко… Что объединяет этих людей — столь разных по роду деятельности, живущих в разные годы и в разных городах? Один факт — они так или иначе связаны с Харьковом.Выстраивать героев этой книги по принципу «кто знаменитее» — просто абсурдно. Главное — они любили и любят свой город и прославили его своими делами. Надеемся, что эти сто биографий помогут читателю почувствовать ритм жизни этого города, узнать больше о его истории, просто понять его. Тем более что в книгу вошли и очерки о харьковчанах, имена которых сейчас на слуху у всех горожан, — об Арсене Авакове, Владимире Шумилкине, Александре Фельдмане. Эти люди создают сегодняшнюю историю Харькова.Как знать, возможно, прочитав эту книгу, кто-то испытает чувство гордости за своих знаменитых земляков и посмотрит на Харьков другими глазами.

Владислав Леонидович Карнацевич

Неотсортированное / Энциклопедии / Словари и Энциклопедии