o 41e50fe5342ba7bb

внутреннем, чем образованность, и более высоком, чем простая воспитанность, исчезает из языка. Освободившуюся нишу и занимает новое значение слова

«интеллигентность»: человек интеллигентный несет в себе больше хороших качеств, чем только воспитанный, и несет их глубже, чем только образованный.

Таким образом, понятие «интеллигенции» в русском языке, в русском сознании

любопытным образом эволюционирует сперва это «служба ума», потом «служба

совести» и, наконец, если можно так сказать, «служба воспитанности». Это может

показаться вырождением, но это не так. Службу воспитанности тоже не нужно

недооценивать: у нее благородные предки. Для того, что мы называем «интелли-

гентностью», «культурностью», в XVIII веке синонимом была «светскость», в средние

99

З А П И С И и в ы п и с к и

века — «вежество», куртуазия, в древности — humanitas, причем определялась эта

humanitas на первый взгляд наивно, а по сути очень глубоко? во-первь.х, это разум, а

во-вторых, умение держать себя в обществе. Особенность человека — разумность в

отношении к природе и humanitas в отношении к обществу, т. е. осознанная готовность

заботиться не только о себе, но и о других. На humanitas, на искусстве достойного

общения между равными держится все общество. Не случайно потом на основе этого

— в конечном счете бытового — понятия развилось такое возвышенное понятие, как

«гуманизм».

И, заметим, именно эта черта общительности все больше выступает на первый план

в развитии русского понятия «интеллигенция, интеллигентный». «Интеллигенция» в

первоначальном смысле слова, как «служба ума», была обращена ко всему миру, живому и неживому, — ко всему, что могло в нем потребовать вмешательства разума.

«Интеллигентность» в теперешнем смысле слова, как «служба воспитанности»,

«служба общительности», проявляется только в отношениях между людьми, причем

между людьми, сознающими себя равными («ближними», говоря по- старинному).

Когда я говорю «Мой начальник — человек интеллигентный», это понимается

однозначно: мой начальник умеет видеть во мне не только подчиненного, но и такого

же человека, как он сам.

А «интеллигенция» в промежуточном смысле слова, «служба совести»? Она про-

являет себя не в отношениях с природой и не в отношениях с равными, а в отношениях

с высшими и низшими, с «властью» и «народом». Причем оба эти понятия, и власть, и

народ достаточно расплывчаты и неопределенны. Именно в этом смысле

интеллигенция является специфическим явлением русской жизни нового времени. Оно

настолько специфично, что западные языки не имеют для него названия и в случае

нужды транслитерируют русское: intelligentsia. Для интеллигенции как службы ума

существуютустоявшиеся слова: intellectuals, les intellectuels. Для интеллигентности как

умения уважительно обращаться друг с другом в обществе существуют синонимы

столь многочисленные, что они даже не стали терминами. Для «службы совести» —

нет. (Что такое совесть и что такое честь? И то и другое определяет выбор поступка, но

честь — с мыслью «что подумали бы обо мне отцы», совесть — с мыслью «что

подумали бы обо мне дети»). Более того, когда европейские «les intellectuels» вошли

недавно в русский язык как «интеллектуалы», то слово это сразу приобрело отчетливо

отрицательный оттенок: «рафинированный интеллектуал», «высоколобые

интеллектуалы». Почему? Потому что в этом значении есть только ум и нет совести, западный «интеллектуал» — это специалист умственного труда и только, а русский

«интеллигент» традиционного образца притязает на нечто большее.

ПРИМЕЧАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ

Было два определения интеллигенции — европейское на слово intelligentsia, «слой

общества, воспитанный в расчете на участие в управлении обществом, но за от-

сутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел», — и советское,

«прослойка общества, обслуживающая господствующий класс». Первое, западное, перекликается как раз с русским ощущением, что интеллигенция прежде всего

оппозиционна: когда тебе не дают места, на которое ты рассчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться. Второе, наоборот, перекликается с европейским ощущением, что

интеллигенция (интеллектуалы) — это прежде всего носительница духовных

ценностей: так как власть для управления нуждается не только в полицейском, но и в

духовном насилии над массами (проповедь, школа, печать), то она с готовностью

пользуется пригодными для этого духовными ценностями из арсенала интеллигенции.

«Ценность» — не абсолютная величина, это всегда ценность «для кого-то», в том числе

и для власти. Разумеется, не всякая ценность, а с выбором.

100

В зависимости от того, насколько духовный арсенал интеллигенции отвечает этому