почувствовала, что завтрашний день не должен повторять вчерашний, а
должен быть новым? В XVII—XVIII вв., после Смуты и Петра I. Можно
ли сказать, что идеи князя Хворостинина оказали влияние на Разина, а
91
З А П И С И и в ы п и с к и
идеи вольтерьянцев на Пугачева? Смешно и думать. Общественные
движения — результат стихийных, массовых социальных сдвигов, и
искать для них инициаторов — это значит ставить небезынтересный, но
практически праздный вопрос, кто первым сказал «ату!».
Интеллигенция была осознавателем общественных движений, но не
инициатором их.
2.
Видимо, ответ вытекает из сказанного: интеллигенция есть часть
народа, чувствует то же, что и народ, но в силу лучшего образования
лучше это осознает и дает этому выражение. Граница пролегает по
уровню образования. Усиленное это выражение или нет — это вопрос к
статистике, которой в общественных науках всегда трудно. Погибло ли
жертвой коллективизации два, пять или десять миллионов крестьян, можно ли говорить, что отношение наше к этой трагедии преувеличено?
Хотелось бы уточнить, что такое «духовные болезни»
интеллигенции и народа, но для ответа это, кажется, несущественно.
3.
Вероятно, по сказанному: если у них есть законченная программа
общественного переустройства, то можно. Толстого можно: устроить
русскую жизнь по Генри Джорджу, и все вопросы решатся.
Чернышевского тем более можно. (Только считают ли его авторы
анкеты «творцом русской классики»?) А вот Лермонтова или
Гончарова, наверно, нельзя.
4.
Может быть, высокие слова «русская классика» и «русская
интеллигенция» лучше заменить более внятными «русская литература*
и «русская публицистика»? Тогда окажется, что литература, как это ей
и положено, изображает жизнь как она есть (с той стороны, которая
доступнее писателю), а публицистика — какой она должна быть (по
мнению пишущего). Чем ближе глаз к картине, тем народолюбие кон-
кретнее, чем дальше — тем абстрактнее; промежуточных ступеней —
бесконечное множество, а явление — одно и то же. Вот когда
крайности того и другого рода совмещаются, — как иногда у
Достоевского, — то это всего интереснее для изучения. «Народолюбие»
— тоже не совсем точный термин. Ник. Успенский любил свой народ
до жестокой ненависти.
5.
92
Ill
Во-первых, я не вижу гибели русской культуры. Кончается одна ее
форма (которую нам сейчас угодно называть классической) —
начинается другая, менее привычная и потому менее симпатичная нам, но которая станет «классической» для наших дегей. Обычное течение
истории, никакой катастрофы.
Во-вторых, я не вижу преклонения творцов культуры перед
народом. Ломоносов, Пушкин, Гоголь преклонялись перед народом?
Щедрин, Лесков, Горький говорили народу: «Ты нищ и невежествен, поэтому ты лучше нас?» Нет, они говорили: «Пусть нищета и
невежество перестанут душить твои способности и душевные качества
— и ты увидишь, что ты не хуже, а то и лучше нас».
В-третьих, когда я вижу человека, который ничуть не хуже меня, а
живет много хуже, и испытываю из-за этого угрызения совести, —
можно ли их называть «слепым, культовым преклонением»? Не думаю.
6—7.