o 0a115616b968c99b

темноте, до рассвета с ведрами по нему карабкаться».

-Ты вот что, - Матвей взглянул на него снизу, когда Волк уже одевался, - ты с моим

племянником поосторожнее будь. Что мне Марфа Федоровна об его батюшке рассказывала

– так не надо Федору дорогу переходить»

-Мне тако же, - коротко ответил Волк и захлопнул за собой промерзлую дверь сеней.

Лиза оглянулась, и, отложив детский кафтанчик, что чинила при свете свечи, ласково

сказала: «Ты ложись, устал же, наверное»

-Еще чего, - хохотнул Федор, наклоняясь над ней, легко сажая ее на стол. Каштановые

волосы, распущенные, по-домашнему, упали ей на спину, и он, снимая с жены рубашку,

сказал: «Я бы тебя в баню забрал, так холодно там уже. Ну ничего, - он опустился на колени

и развел ей ноги, - лавки тут крепкие, еще Покровом ты на оных стонала, помнишь?»

-Помню, - задрожав от первого же его прикосновения, ответила Лиза.

-Ну вот и сейчас будешь, Лизавета, долго, до рассвета самого, - усмехнулся муж. «Опять

стонать будешь, и покричишь, как положено». Она откинулась назад, вцепившись пальцами

в его волосы, закусив губу, чувствуя слезы счастья на лице.

Уже потом, стоя у бревенчатой стены, наклонившись так, что волосы мели по полу, царапая

ногтями дерево, она едва слышно, страстно сказала: «Еще, еще хочу!».

Муж подхватил ее на руки, и, опустив спиной на лавку, накрыв собой, велел: «Теперь так!»

-Сейчас нельзя, Федя, - прорыдала она, обнимая его, не в силах оторваться от его губ.

«Давай я...

-Ну уж нет, Лизавета, - рассмеялся Федор, приникнув к ее уху, - и сейчас так будет, и еще

раз, и еще, и утром – тоже.

Лиза почувствовала обжигающее тепло внутри, и, мотая головой, плача, смеясь, прижимая

его себе, шепнула: «Господи, как я тебя люблю! Да, да, пусть так, пусть, делай все, что

хочешь! Я вся твоя, вся!»

Федор стянул ее за руку с лавки, и, бросив на пол полушубок, поставив жену на колени,

потрепал ее по щеке: «Вот и хорошо, Лизавета!»

Она наклонила голову и, взглянув на него покорными, синими глазами, ласково прильнула

губами к его телу.

Волк задумчиво посмотрел на тушу лося, что лежала в снегу и улыбнулся: «А я вам говорил,

Матвей Федорович, что надо с собой топор брать. Сейчас разрубим, и донесем до избы, куда

мальчику тринадцати лет это тащить?»

Матвей поднял голову и принюхался: «А все равно весной-то пахнет, Михайло Данилович, в

Париже о сию пору уже и цветы распускаются, а тут вон, - он наклонился и набрал в ладони

снега, - пока это растает все, мы уж и уедем».

Волк посмотрел в ярко-голубое, высокое небо и, сбросив с плеча переметную суму,

попросил: «Вы, Матвей Федорович, подкатите бревно какое-нибудь, все удобней будет».

-Я смотрю, ты по Москве заскучал, - присвистнул Матвей. «У меня тоже сие было, как мы с

адмиралом в Углич отправились. Избы грязные, тараканы во щах, а я все равно – сижу и

думаю, - Господи, хорошо-то как!

-Хоша бы по Красной площади пройти, Матвей Федорович, - тоскливо сказал Волк, рубя

мясо. «Вы же тоже, как я – коренной московский, хоша и на ступенях трона царского

рождены, а я – в избе на Китай-городе, а все равно – понимаете. Ну, одна такая она на

земле, Москва-то».

Матвей вздохнул, и, потрепал зятя по плечу, заметил: «Это верно, Михайло. Я-то уж не

приеду сюда более, там, - он махнул рукой на запад, - жизнь доживу, а ты мужик молодой,

может, и вернешься еще».

-Было б за чем, - буркнул Волк, складывая мясо в пропитанные кровью холщовые мешки.

Матвей поправил связку битой птицы, и наставительно сказал: «А сего ты не знаешь. Я вон,

как в гробу, рядом с телом зятя моего отсюда выезжал – тоже думал, что не вернусь никогда.

А за семьей отправиться пришлось, вот и сейчас – то же самое. Что у нас окромя семьи-то

есть – ничего более».

-У меня и той нет, - Волк вскинул на плечо мешки. «Ладно, пойдемте, еще воды натаскать

надо, и удочки проверить, что я у проруби поставил».

-У тебя дети, - присвистнул Матвей. «Я-то думал – ну, Иван Васильевич отродясь, свои

обещания не выполнял, а тут видишь – жива моя Машка оказалась. Значит, и у меня семья».

-Ваша дочь, - вдруг сказал Волк, когда они уже вышли на узкую тропинку, что вела к реке, -

она ж наследница престола царей московских.

Матвей вдруг остановился и холодно проговорил:

-О сем, Михайло, болтать не след, понял? Я ведь тоже языки отрезать умею, не один на

своем веку вырвал. Я, почему Машку в Лондон везти не хочу – слишком на виду там все.

Вон, к Питеру приезжали ведь, - Матвей сочно выматерился, - хотели из него самозванца

сделать. Еще чего не хватало, чтобы из-за моей дочки тут смута очередная поднялась, - он

помолчал, - дай им Господь с этой покончить.

Волк подышал на руки и спросил: «Матвей Федорович, а у вас еще дети были?»

-Были, да нет их более, - Матвей помолчал. «Двоих я вот этими руками убил, мальчиков, ну и

еще один – тоже ребенком умер, вечная ему память, - Матвей перекрестился и быстрым

шагом пошел вперед.

-Да, - Волк вздохнул, провожая его глазами, - прав был Джон – не надо вопросов задавать, а

то скажут тебе то, чего бы ты лучше не слышал.

Он взглянул на дым, что поднимался вверх от избы, и подумал: «Щи-то настоялись со