o 0a115616b968c99b

И то, так пожили мало, и сейчас – просыпаешься ночью, и думаешь – ну, встала воды

попить, вернется сейчас. А потом понимаешь, - не вернется.

-И так на всю жизнь, - он покачал головой, и Матвей мягко сказал, коснувшись его плеча:

-Как моя жена умерла, Михайло, - мужчина на мгновение замолчал и посмотрел куда-то

вдаль, - я из дому ушел. Ну да там разное было, - Матвей вздохнул, - даже вспоминать не

хочется. Бродил по святым местам, как нищий, босиком, в армяке одном. И тоже – лежу в

избе, глаза закрою, и рукой ее ищу. И не нахожу. Правильно от Писания сказано: «Утешайся

женой юности своей».

Волк все смотрел на небо, а потом, повернувшись к Матвею, серьезно ответил:

-Да ведь не будет такого, Матвей Федорович, более. Мне пятый десяток уже, а тогда, как мы

с Федосьей Петровной встретились, - семнадцать исполнилось, тако же и ей. Не знал я, что

человек с такой тоской жить может, однако же – надо, - он пришпорил коня, и добавил:

«Догоняйте, я небыстро поеду».

Матвей глянул ему вслед и пробормотал:

-Господи, аж сердце рвется – смотреть на него. Ну, может, с Марьей друг другу по душе

придутся, у нее тако же – дочь, что ей одной жить? Хотя Марья, - Матвей покрутил головой, -

вот уж истинно, своих родителей чадо, тронь – обрежешься. Прасковья, та мягче все же

будет. Ну да ладно, Господь разберется – что и как.

Федор поставил Марью на землю и сказал жене:

-Так. Как Красная Горка придет, появлюсь, на Москву вас заберу. Петя при мне будет, а

Степана в Лавре оставим, у богомазов, пусть лето там позанимается. Тебя же с ней, - он

указал на дочь, - в подмосковную отправлю. Там Василий Иванович рядом сейчас, он мне

отписал, что в порядке усадьба, не разорили ничего.

Лиза кивнула и, потянувшись, обняв мужа, перекрестила его.

-Ты только осторожней, Федя, - попросила она тихо, - случись, что с тобой, куда мы одни-то

денемся? Окромя тебя, у нас другого защитника нет.

-Да все хорошо будет, - Федор сдвинул платок и поцеловал ее теплые волосы. «Опять же, -

шепнул он, - коли понесла ты, лучше в подмосковной с дитем быть, Лизавета. А я к вам

приезжать стану».

Лиза покраснела и улыбнулась. «Возвращайся к нам, Федя, - так же тихо ответила она.

-А вы матушке помогайте, - велел Федор сыновьям, - тяжело ей тут одной вас всех

обихаживать.

-Батюшка, - спросил Петя, - а мы, как на Москву вернемся, опять воевать будем?

-А как же, - Федор сел в седло, - зато, как самозванца разобьем, тогда заживем спокойно. Ну,

с Богом, милые мои, на Красную Горку встретимся, - он обернулся и увидел, как они – все

четверо, - машут ему на прощанье.

-Ну да, - подумал Федор, трогая коня с места, - как раз в подмосковной лучше рожать. Место

глухое, уединенное, там и бабок повивальных взять неоткуда. На все воля Божья, - он

вздохнул и улыбнулся: «Ну, вот и Ксению вскорости увижу, наконец-то».

Он подъехал к Матвею и сказал: «Ну, давайте, мы только дней через пять в Кириллове

окажемся. Жалко, что зима такая долгая в этом году, так бы – по реке поплыли, все быстрей

было бы».

Матвей взглянул на промоины во льду Шексны, на веселое, синее небо и усмехнулся:

«Сейчас, Федор, оно быстрее пойдет. У нас же, как бывает – засыпаешь, мороз на дворе,

метель, а проснешься – уж и верба распустилась. Так что, думаю, как ты Марью до Новых

Холмогор довезешь, уж и навигация начнется».

Лиза строго сказала детям: «А ну, давайте в избу, все же холодно еще. И заниматься

садитесь, а я с Марьей поиграю, чтобы не мешала вам. Я потом приду, из Евангелия вам

подиктую, проверю – как вы пишете».

Мальчишки с Марьей зашли в горницу, а она, закрывая ворота, взглянула на заснеженную

дорогу, что шла по высокому берегу Шексны.

-Уж и не видно никого, - подумала Лиза. «Господи, сохрани их всех, и мужа моего, и Матвея

Федоровича, и Михайло Даниловича. Любил он мою сестричку-то, сразу видно, грустные у

него глаза. Ах, Федосеюшка, ну что ж ты пожила так мало, сиротами деток оставила?».

Лиза обернулась и, посмотрев на избу, вздохнула: «Этих бы еще на ноги поставить». Она

заметила аккуратно сложенные бруски льда у стены амбара и, погладив их рукой, завязав

покрепче платок на голове, - скрылась в сенях.

В маленькой келье было жарко натоплено. Белокурая девочка – в простом, темном

сарафане послушницы и светлом платочке, развернула листок с рукописной азбукой и

ласково сказала: «Давай, Машенька, я тебе буду показывать, а ты говори – коя буква.

Ошибешься – так ничего страшного».

Васильковые, большие глаза мгновенно наполнились слезами, и Маша помотала укрытой

черным апостольником головой. Губы открылись и женщина, с усилием, заикаясь, выдавила

из себя: «Б-боюсь».

-А не надо бояться, - Аннушка коснулась ее руки. «Давай так, - я тебе три буквы покажу, ты

узнаешь, а потом пойдем, щегла покормим, что у государыни Марьи Федоровны в клетке

живет. Нравится же тебе он, да?».

Маша улыбнулась, - робко, слабо, - и кивнула головой. «П-птица, - тихо произнесла она. «П-

птица».

-А что птица делает? – маленькая, стройная женщина в черной рясе с золотым наперсным

крестом неслышно зашла в келью и наклонилась над столом, погладив Машу по голове.