o 0a115616b968c99b

избе. «Уж и Пасха скоро, хоть и ранняя она в этом году, а все равно – холод какой, по Волге,

как посуху ездят. Оно и хорошо, - после такой зимы там, в монастыре, наверняка трещины в

стенах пойдут»

Он толкнул калитку и замер – ему в спину уперся клинок. Он, было, потянулся за своей

саблей, однако незнакомый, мужской голос велел – с наглой, ленивой московской

развальцей: «Тихо, боярин, тихо».

-Суки, - подумал Федор. «Уж вроде затаился – живу, как мужик, в слободе, никто меня тут не

знает, а все равно – явились. Ну да ладно, если их немного, я справлюсь. Василий Иванович

под Москвой, в глуши, его точно не отыскать. Михайлу Татищева тем более – еще не

родился тот человек, который нашел бы то, что Никифор Григорьевич спрятал».

Федор подвигал мощными плечами, и грубо спросил: «Чего надо-то?»

-А ты нас в избу к себе пусти, - ухмыльнулся голос за спиной. «Мороз на улице, боярин, а у

тебя, небось, и печь истоплена, и водка есть. Хоша ты жену с детками в вотчины отправил,

бобылем живешь, однако все равно – за стол пригласи. Хлеба с солью, так сказать,

отведать». Голос рассмеялся.

Федор длинно, со вкусом выматерился.

-Слышал бы тебя твой батюшка покойный, - вздохнул голос. «Впрочем, что это я? Султан,

хоша с твоей матушкой два года прожил, по-русски не разумел».

Воронцов-Вельяминов похолодел и спросил внезапно застывшими губами: «Ты кто? Бес?»

-Можно сказать и так, - согласился голос и подтолкнул его клинком. «Давай, давай, боярин,

мне в тепло хочется».

Федор остановился на пороге избы. От печи шел ровный жар, на столе красовалась бутылка

водки и глиняные стаканы, а в деревянной мисе посреди – мерзлая квашеная капуста.

Невысокий, легкий пожилой мужик, с побитыми сединой золотыми волосами, резал

кинжалом хлеб.

-Что-то вы долго, Михайло, - сварливо сказал мужик, подняв ореховые глаза.

-Он мне показывал, каково материться умеет, - сказал тот, что стоял за Федором.

Мужик отложил кинжал и усмехнулся: «Я смотрю, вырос племянник-то – водку пьет, лается

матерно, хоша девки у него тут срамной нет, и то хорошо».

-Я вас последний раз на колу у церкви Троицкой видел, - хмуро сказал Федор.

-Красиво вышло, - Матвей разлил водку. «И ведь смотри, Феденька, - все за деньги купить

можно. Весь приказ Разбойный тогда кое-что в бумажке получил, тако же и заплечных дел

мастер, тако же и могильщики, что труп похожий подобрали. Умный мужик твой отчим был,

храни Господь его душу. Тако же и матушка твоя. Ну, что стоишь, - Матвей вскинул голову, -

садись, гости к тебе приехали, а ты ровно и не хозяин.

Клинок убрали, и Федор, обернувшись, увидел стройного, широкоплечего, с белокурой

бородой, мужчину.

Тот усмехнулся красивыми губами и протянул руку: «Волк, Михайло Данилович. Зять я твой,

Федосьи муж. Вдовец, то есть, - добавил Волк, помрачнев.

Федор вздохнул, и, сев, принял от дяди стакан водки.

-Осенью померла, родами, - сказал ему Волк. «Тако же и дитя. Давайте, помянем жену-то

мою».

Мужчины и выпили и, в наступившем молчании, Федор сказал: «Зачем так-то? На улице

пугать? Взяли б, в слободу пришли, тут недалеко, я, пока зима, там кузнецом нанялся».

-Тебя испугаешь, - протянул Матвей, разглядывая племянника.

-«Ростом пятнадцать вершков, кулаки вон – с мою голову. А ты бы, Федор, научился избу

запирать – а то вон, - Матвей легко поднялся и, нажав на выступ бревна, открыл тайник, - у

тебя тут грамотцы разные. За сии грамотцы тебе голову отрубят – хоша завтра. Коли таким

делом занялся, Феденька, так с умом надо».

-Не с руки-то нам, Федор Петрович, - сказал Волк, забирая горстью капусту, хрустко ее

пережевывая, - по Ярославлю открыто разгуливать. Мы и так вон, - от Печенги сюда пешком

добирались, зима суровая, лед на море встал, еще хорошо, что до Печенги успели под

парусом дойти. Посему только сейчас и появились.

-Ладно, - Федор помолчал, - сегодня тут переночуем, а завтра в Рыбную Слободу двинемся.

-А, - усмехнулся Матвей, - ты туда Лизавету с детьми отправил. Помню я эту вотчину

воронцовскую, там, в Шексне – хоша руками рыбу лови. Триста верст оттуда до монастыря,

да. Ну, быстро там окажемся, дороги ныне накатанные.

-А строителей где наймем? – спросил Волк.

-В Кириллове, - Федор разлил остатки водки и, было, потянулся за второй, но Матвей строго

сказал: «Руки свои убери, ишь чего, одной ему мало. И вообще, давай, спать ложиться

будем, - он зевнул, и, перекрестив рот, сказал Волку: «Как до Рыбной Слободы доберемся,

нас жена его, - Матвей кивнул на племянника, - хоша покормит, по-людски, а не так, как у

этого, - водка с капустой»

-Так в Лондоне, Матвей Федорович, - усмехнулся Волк, сдвигая лавки, - и капусты-то нету, а

уж в Париже – тем более.

-Да, - Матвей взобрался на печь, - не поверишь, Михайло, - поел сейчас, и заскучал по ней.

Ты дочь мою видел, Федор? – спросил он, зорко глядя на племянника.

-Откуда? – хмуро ответил мужчина. «Я в кабаке сидел, на Чертольской улице, меня ж

самозванец к смерти приговорил, не мог я по Москве так просто разгуливать».

-Сколько меня к смерти приговаривали, - зевнул Матвей, - никогда мне сие не мешало