Новая земля (Новь)

"Но я вовсе не имлъ въ виду этимъ защищать господина Иргенса", сказалъ вдругъ Гольдевинъ рзко. Онъ посмотрлъ ему прямо въ лицо. "Это было сказано, чтобы показать, какъ относятся другъ къ другу господа писатели".

Пауза. Гольдевинъ разсянно пилъ изъ своего стакана, его рука дрожала. Адвокатъ съ удивленіемъ посмотрлъ на него. Что такое съ нимъ случилось? Онъ вдругъ заговорилъ совсмъ другимъ голосомъ и кусалъ себ губы.

"Ну да, по-моему это все равно", сказалъ примиряюще адвокатъ. "Вы говорили разное, но вы, можетъ быть, не серьезно думаете это. Вотъ, напримръ, вы упрекали писателей въ томъ, что они завистливы и вредятъ другъ другу, но вдь это порокъ, свойственный всмъ, и его можно найти въ каждомъ кругу людей. Я вижу это и у насъ, въ адвокатской сред".

На это Гольдевинъ отвчалъ такъ же рзко и безпощадно, что нтъ такого сословія во всей стран, въ которомъ было бы столько жалкой мелочной зависти и злобы противъ своихъ же, какъ именно въ кружкахъ писателей. Какъ противоположность онъ можетъ привести купеческое сословіе, — купцы, презираемые жалкими литераторами, лавочники, мелочные торговцы. Они помогаютъ въ случа нужды, заступаются, ручаются другъ за друга и ставятъ на ноги споткнувшагося. — А что длаютъ писатели? Они отъ всей души желаютъ гибели одному изъ своихъ собратьевъ, чтобы для нихъ самихъ стало просторне. Хорошо занимать такое положеніе въ жизни, которое даетъ много горя, но вмст съ тмъ даетъ и радости и развиваетъ способность сочувствія. Это иметъ большое значеніе. Это даетъ людямъ трезвый взглядъ на все и не длаетъ ихъ мелочными… Мы заняты только нашими писателями, обсуждаемъ ихъ послднюю боле или мене хорошую книгу, а между тмъ купцы вполн достойны нашего уваженія. На какую высоту поставили насъ эти люди! Торговая нація, народъ, занимающійся вывозомъ среди безплодной страны! Онъ читалъ, что даже въ Париж на лавкахъ еще пишется: "Здсь есть телефонъ". У насъ же это больше не нужно. Здсь само собой подразумвается, что каждый магазинъ долженъ имть телефонъ. Но всегда, всегда цнятъ только писателей. Почему? Писатель можетъ имть самымъ честнымъ образомъ тысячъ двадцать долгу. И что же дальше? Онъ не можетъ заплатить, вотъ и все. Что было бы, если бъ такъ велъ себя какой-нибудь купецъ; втерся бы и пользовался бы всякими обманами, чтобъ не платить за вино и за платье. Его просто-на-просто обвинили бы въ мошенничеств и объявили бы его банкротомъ. Но писатели, художники, наши вожаки, которые подъ крики націи высятся какъ Альпы надъ всми остальными смертными, кто виноватъ въ томъ, что имъ приходится такъ плохо? Люди лишь втихомолку говорятъ объ обман и смются надъ этимъ: онъ чертовски хитеръ, у него цлыхъ двадцать тысячъ долгу…

Мильде сердито поставилъ свой стаканъ на столъ и сказалъ:

"Да, милый человкъ, но теперь мн кажется, что этого довольно".

Художникъ, оказывается, вдругъ потерялъ терпніе. Пока онъ сидлъ здсь одинъ съ адвокатомъ и съ актеромъ, онъ ни словомъ не протестовалъ, онъ даже радовался желчнымъ рчамъ жалкаго учителя; но какъ только появился одинъ изъ писателей, онъ сдлался сердитымъ и ударялъ кулакомъ объ столъ. Такова уже была привычка у Мильде защищаться, прячась за спиной другихъ.

Гольдевинъ посмотрлъ на него

"Вы такъ думаете?" спросилъ онъ.

"Да, я такъ думаю".

Гольдевинъ, очевидно, говорилъ не безъ умысла, съ расчетомъ направляя свои слова по извстному адресу, это вс понимали. Иргенсъ порой кусалъ усы.

Но теперь и Норемъ насторожился, онъ замтилъ, что передъ его усталыми глазами что-то происходитъ, и онъ началъ тоже вмшиваться и поносить торговую мораль, — это самая безчестная мораль на свт, да, надувательство, жидовство, чистйшее жидовство! Разв это правильно братъ проценты? Нтъ, пусть никто не говоритъ ему этихъ глупостей, а то онъ отвтитъ какъ слдуетъ. Купеческая мораль, — самая безчестная мораль на свт…

А въ это время адвокатъ говорилъ черезъ столъ съ Иргенсомъ и Агатой, — онъ разсказывалъ, какъ онъ встртилъ Гольдевина.

"Я его недавно встртилъ въ твоихъ мстахъ, Иргенсъ, тамъ наверху, на улиц Транесъ, да какъ разъ подъ твоими окнами. Онъ тамъ стоялъ. Я взялъ его съ собою; вдь это никуда не годилось бы оставлять его тамъ стоять".

Агата спросила тихо, съ широко раскрытыми, испуганными глазами:

"На улиц Транесъ? Вы его встртили тамъ?.. Послушай, Иргенсъ, онъ былъ какъ разъ подъ твоими окнами, клянусь теб".

У нея тотчасъ же явилось подозрніе. Гольдевинъ внимательно слдилъ за ней, онъ смотрлъ ей прямо въ лицо и старался, чтобы она не замтила этого.

Между тмъ Норемъ продолжалъ задавать свои невозможные вопросы. Итакъ, значитъ нужно понимать, что весь міръ, такъ сказать, испорченъ; женщины и мужчины окончательно испорчены, потому что они вс высоко цнятъ искусство и поэзію. "Послушайте, старикъ, пусть искусство остается искусствомъ и не связывайтесь съ этимъ. Хе, мужчины и женщины окончательно испорчены…"