Ночь предопределений

— Ты подбрось,— сказал Жаик,— подбрось, Кенжек, не скупись...

Кенжек положил на бугорок сонно мерцающих углей две лучинки, крест-накрест.

— Как странно...— вырвалось у Веры, и она поежилась,— она сидела спиной к выходу, откуда в грот втекала ночная прохлада.— Как странно... Неужели все это было?..— Глаза ее, покруглев, обошли всех, задержавшись на Спиридонове.— Почему на свете столько тяжелого, страшного?.. И как это себе представить — в такую ночь?.. Когда всюду такая тишина, и луна такая волшебная, и такой мир повсюду, такое блаженство... И мы сидим у костра, беседуем, и нам так хорошо...— Она сидела, обхватив руками колени, глядя в огонь застывшими зрачками.

Ребенок, подумал Феликс о ней, подумал с нежностью и жалостью, на миг и сам ощутив себя ребенком, готовым поверить в чудо.

— И кажется, здесь так было всегда...— продолжала Вера,— Было и будет...

В костре потрескивало. Жаик, кряхтя, нагнулся, поддел щепочкой и подбросил в огонь выскочивший из пламени уголек.

— Давно когда-то,— неохотно, с вынужденной добросовестностью историка, проговорил он,— в девятом веке была здесь битва между саками и огузами. Тысячи воинов с обеих сторон погибли. Мы с Айгуль сами находили наконечники стрел, копий — для музея... Там, внизу,— он кивнул на выход из грота, затянутый словно прозрачной голубой кисеей.

Вера не шелохнулась, как если бы слова Жаика облетели ее, не задев. В ее неподвижности ощущалось сопротивление. Будто ей хотелось вопреки всему защитить, уберечь эту ночь, эту тишину...

Вот они что означают, подумал Феликс, пятнышки, черточки — внизу, на равнине... Это тени от мазаров, могильников... А когда-то, перед битвой, там до утра горели костры, и вокруг них грелись те, кто ляжет на другой день в эту землю...

Ему вдруг представилась вереница костров, начало которой дугою уходило в пространство и терялось в нем среди звезд, похожих на искры... Были между ними костры беглецов-несториан, в чужих краях искавших спасения и приюта... Были костры терпеливых мусульманских паломников, жаждущих чуда... Были сноровисто, по-походному, разложенные костры ходоков из уральских станиц, на пути в страну Беловодию... Были привальные костры геологов, с неожиданно и четко мелькнувшим лицом Самсонова... Был их костер, у которого сидели они после долгого, бесконечного дня, проведенного в «рафике», рыщущем по раскаленной степи... Кенжек регулировал огонь экономно, и был он неярок и слаб, но в нем, казалось Феликсу, вместились тысячи тысяч костров. Великое множество людей заполнили грот, и все молча, без слов понимая друг друга, тянули руки к огню, раскрыв ладони, шевеля пальцами навстречу теплу и свету.

Он что-то такое сказал, о кострах, не помянув при этом о костре, который для него был самым явным и зримым — до последнего уголька, до развешенных вокруг для просушки вонючих солдатских портянок... О нем, разумеется, он не сказал ничего, но тем не менее почувствовал себя немножко ограбленным, в суеверной привычке помалкивать и таить все внутри — для заправленной в машинку страницы или хотя бы записной книжки... Но тут ему не пришлось ломать себя, получилось это как-то нечаянно, само собой — он говорил, и чувствовал — говорил хорошо.

После того, как ом смолк, с минуту еще было тихо, слышалось только, как то ли тяжело дышит, то ли похрапывает Гронский, сидя на своем камне и опустив веки.

— Вы пифия,— первым подал голос Карцев, разглядывая Феликса, как пыльную монетку, которую потерли.— Смотрите в огонь и вещаете...

— Пифии не вспоминали, а предсказывали,— Феликс рассмеялся.— Будь я пифией... Не знаю, как для всех остальных, а для вас... Я бы предрек, что для вас эта ночь не пройдет бесследно...— Он посмотрел на Карцева, не зная, понял ли тот его. И по тому, как хмыкнул Карцев, почувствовал — да, понял.

— Возможно, вы правы...— сказал Карцев.

— О чем это вы?..— спросила Рита, в недоумении приподняв брови.— Нам тоже хочется знать!

Карцев с нарочитой медлительностью прикуривал сигарету.

— О городе,— щадя его, сказал Феликс.— О городе, куда вы когда-нибудь приедете на гастроли...

— Вот уж — помилуй меня, господи!..— рассмеялась Рита и даже перекрестилась — правда, левой рукой.

— Почему же?— он улыбнулся.— Это будет лучший в мире город, не похожий ни на один другой. Город, который не снился ни Мис ван дер Роэ, ни Корбюзье, но снился тем, кто искал Беловодию...

— Вы — дьявол,— сумрачно проговорил Карцев.— Вы помните, я вам это сказал в первую же встречу?.. Он — дьявол!— повторил Карцев и размашистым жестом указал на Феликса.— И к тому же сочинитель, болтун... Что вы понимаете в Корбюзье?— спросил он с угрозой в голосе.

— Ничего,— произнес Феликс вполне смиренным тоном.— Ровным счетом ничего.

— Бек,— прорычал Карцев, не опуская руки,— он — дьявол?..

— Кажется, у нас что-то еще осталось...— уклонился от прямого ответа Бек и скосил глаза на бутылки.

— В такую ночь не надо поминать о дьяволе,— произнес Жаик, улыбаясь всем своим круглым лицом.— Сегодня святая ночь — ляйлят аль-кадр...

— Это еще что?— спросил Карцев, но руку убрал.— Ляйлят...