Ночь предопределений

Они вышли к невысокой сопке с пологим спуском, изогнутым внутрь наподобие серпа. Его концы упирались в помост эстрады под выпуклой крышей-раковиной. Вдоль холма, образующего амфитеатр, на вырубленных в земле ступенях-террасах лежали внастил доски, заменяя стулья и кресла. Кое-где уже рассаживался народ. Феликс увидел обрадованно помахавшего ему Бубенцова, тот был в элегантном светлом костюме спортивного кроя, с короткими, по локоть, рукавами.

Спиридонов мчался к ним навстречу.

— Милая,— частил он,— драгоценнейшая, прелестнейшая... Начинайте свою лекцию, остальные сейчас подойдут. Вам двадцати минут хватит?

— Черт знает что,— обратился он к Феликсу,— никаких условий для работы. Гронский рвет и мечет!

— Условия? Какие условия?— переспросил Феликс.

— Ах, да что там!— безнадежно махнул рукой Спиридонов.

Он, пожалуй, был под легким «шафэ», как говорится, но при всем том, окинув глазами просторно раскинувшийся амфитеатр и внизу — маленькую раковину, как бы сдавленную с боков, зажатую в клещи, Феликс почему-то вспомнил буровую, разыгравшийся там спор — и его охватило тягостно предчувствие, почти тревога.

9

Он так и не понял в тот момент, что за условия, о каких условиях идет речь?.. Он это сообразил потом, когда о тех же условиях твердил Гронский, и губы у него прыгали, и львиные мешочки по бокам подбородка тряслись, и скандал был в самом разгаре,— только тогда он догадался, что следовало разуметь под условиями... Тем более не пришло бы ему в голову, что сам он явится зачинщиком этого скандала. Хотя, конечно, скандал бы и без него разгорелся. А может — и нет, и всему причиной было как бы невзначай брошенное Феликсом о гипнотизере, что тот «все может...» Бесспорно единственное пагубная роль, которую сыграли в этой истории злые и беспощадные, как маленькие дьяволы, степные комары.

Их здесь носились тучи.. Ну, не то чтобы тучи, может, это Феликсу так казалось, поскольку к «местным» они липли значительно меньше, а сосредотачивались на новичках, и тут ни табачный дым, ни одежда, ни эмоциональные междометия не умеряли их остервенелости. Особенно страдал Карцев, на котором была тонкая, да еще в меленькую сеточку, рубашка, судя по необычайно сочной расцветке, вывезенная не то из Франции, не то из Америки. Однако мужество его не покидало, и он даже пошучивал, точнее — старался пошучивать над собственным положением, и рассыпал по своему крупному телу шлепки, доставая до лопаток, и прикуривал сигарету от сигареты, и был весь в дыму, как танкер, охваченный пожаром в открытом море. Что же до «местных», то они ограничивались помахиванием легких плеточек из полыни, над всеми рядами они колыхались, эти плеточки, и без особого ожесточения, так, ироде бы колеблемые тянувшим из степи ветерком. Такая же плеточка, сорванная тут же, у скамейки, была и в руках у Нины Сергеевны, жены Самсонова. Она помахивала ею перед своим задиристо — сапожком — вздернутым носиком и допытывалась у Феликса, рядом с которым сидела, правда ли все, что значится в афише, или это попросту втирание очков и халтура.

К тому времени, то есть к началу «психологических опытов», вокруг Феликса и подсевшего к нему Карцева собралась чуть не вся вахта с буровой № 5. Были тут и Бубенцов, первым заметивший Феликса, и Айдар Надиров, одетый в такой же, как у Бубенцова, светлый спортивный костюм («Должно быть, забросили партию»,— догадался Феликс), и Камиль Ахвердиев, с дочкой трех или четырех лет на плече, черноглазенькой Патимат. А помимо того — и Самсонов со своей женой, и Чуркин, застенчиво вручивший Феликсу тетрадочку стихов, благополучно забытую затем где-то на сцене, в заварившейся суматохе. Так что компания собралась довольно плотная, и она с каждой минутой разрасталась, подходили новые люди, перекидывались шутками, рассаживались по соседству,— могло показаться, что все тут не просто знакомые, а приятели, закадычные друзья...

И все бы хорошо, не будь комаров, их ядовитого, язвящего душу писка, и — в тон ему — тонкого, въедливого голоска Нины Сергеевны:

— А мне кажется, это халтура,— говорила она,— и довольно низкопробная. Когда в афишах столько наобещано, это, простите, не вызывает доверия...

Собственно, в сказанном ею не было ничего особенного, среди гастролеров, заезжающих в такие глубинки, редко встречаются звезды первой величины... Но холодные небесно-голубые глазки Нины Сергеевны смотрели с таким откровенным подозрением, а в голосе звучала такая категоричность, что Феликс почувствовал себя задетым. Словно не о Гронском шла речь, а каким-то образом и о нем самом.

Они с Карцевым переглянулись.

— Как знать,— усмехнулся Феликс.— Почему же непременно халтура? По-моему, тут прежде всего искусство... Знание, мастерство...

— Это как в цирке?— уставился на него Айдар Надиров.— Фокусы-мокусы? Навроде того?

— Ага,— сказал Карцев.— Навроде.— И звонко шлепнул себя по лбу.— Ну, разбойник,— сказал он, разглядывая ладонь.— Ну, изверг. Ну, подлая душонка...