Ночь предопределений

— Вы не думайте,— сказал Самсонов, удерживая его руку в своей,— не думайте, будто я предлагаю вам все планы перечеркнуть и засесть немедленно за трилогию о рабочем классе... Они, по-моему, сейчас оченно в моде — трилогии... Я вот о чем. Представьте себе земной шар, этот вот наш с вами шарик,— он притопнул каблуком для убедительности,— и представьте, что его бурят — в самых разных точках бурят — в строго радиальном направлении. И бурят, допустим, на любую, самую невероятную глубину. Что в конце-концов произойдет?.. В конце концов все скважины пересекутся, встретятся — в центре земли, верно?.. Вывод: не то главное, где бурить, в каком месте, главное — на какую глубину...

Глаза у него были веселые, и не без хитринки — в обведенных зелеными кошачьими ободками зрачках. Но рука была мускулистой, пожатье сильным, Феликс с минуту ощущал его след на своей ладони.

Да, да,— думал он,— глубина... Только это, по существу и важно...

Ему казалось, что сегодня он приблизился к чему-то важному, хотя еще не вплотную. С каким-то легким, давно забытым чувством шагал он по странному, розовому, нереальному поселку, в котором, однако, все было реально — реальней некуда... И пыль, тонкой взвесью повисшая в воздухе, от неё слегка мутном и розоватом... И землянушка, попавшаяся ему на пути, с низкими оконцами, в одном из них во всю мочь орал транзистор — не то «АВВА», не то «Лос Анхелес», тут он был полным дикарем... И расписанный елками и потешными зверьками коттедж, ясли или детский сад, с примятой вчерашней бурей клумбочкой у входа. И единственный, наглухо заколоченный досками киоск с вывеской «Пиво», и под ней «Нет и не будет» — мелом, как и приписанное сбоку «Никогда».

Все было реально — и не реально, все, что он видел, в особенности же — люди, с их тяжеловатой, враскачку, но вместе с тем уверенной, упругой походкой, с их громкими, взлетающими высоко над улицей голосами, которыми они, не стесняв себя, переговаривались друг с другом, с их простыми, грубыми, смелыми лицами, не заносчиво-самолюбивыми, а как бы спокойно сознающими себе цену... Он обнаружил внезапно, что идет словно бы по другой улице. То есть по этой — и вместе с тем и словно бы по другой... Тоже прямой, шумной упершейся обоими концами в степь, в небо, мутное и золотое от пыли и солнца. Навстречу ему пёрла толпа — плечистая, плотная, в ней то и дело, мелькали белозубые, знакомые лица... Все смешалось, и было странно, что он идет — и никто, не окликнет, не хлопнет по спине со всего размаха пятерней, не облапит дружески... И, напротив, как явная, но вполне возможная чепуха, жило ощущение, что где-то на краю поселка, за последним углом, стоит редакция, куда на очередную «литературную среду» вот-вот со всей стройки соберутся «начинающие» и «маститые», и заструится, повалит из окон густой махорочный дым...

Он, разумеется, себе не поверил, когда в самом деле заметил впереди что-то знакомое... В фигуре, в гриве падающих из плечи волос... Это не она,— подумал он,— откуда же там ей быть?..

Он окликнул ее: «Айгуль!..» — Она обернулась, остановилась, подождала, пока он подойдет. Смеясь, он попытался объяснить ей свою ошибку, но она скорее всего ничего не поняла. Она не поняла, но тоже рассмеялась, расхохоталась за ним вслед, и так они стояли посреди улицы, где все было одно — и дорога, и тротуар, и глядя друг на друга, хохотали и тем самозабвением, с каким человек, уже смирившийся с жаждой, вдруг припадает к ручью.

— Откуда вы взялись?.. Здесь?..

Здесь, в поселке,— сказала она,— у нее апа, тетя по отцу, и ей захотелось, она вспомнила...

— Потом,— сказал Феликс.

— Потом?..— прищурились она.— Потом не будет времени.

— Тем лучше,— сказал он. Авось почтенная апа не обидится. А времени у них уже и без того нет.

— Правда,— она взглянула на часики и вздохнула. — Что же делать?

Что делать?.. Ему почти не пришлось разыгрывать изумление. Разве она забыла?.. Ведь они сегодня идут в редакцию, там собирается литобъединение — со всей стройки, «непризнанные» и «гениальные» — Витька Осокин, бульдозерист с «Коксохима», должен читать стихи, Санька Воловик, каменщик из «Жилстроя»,— новые главы из поэмы, да и он хотел бы попробовать на слух начало романа, которое пока читал только ей...

— Поэма?.. Роман?.. Стройка?.. Ничего не понимаю...

— А это и не важно...

Он тронул ее за локоть, и они, остановившись было, пошли дальше по улице, этой и той.

— Не важно?..— сказала она, смеясь.— Что же важно...

Ее глаза — черные, бархатные — напомнили ему тонконогого верблюжонка,— там, в ауле.

— Важно, что нам снова шестнадцать.

— Ну уж!

— Да, да! То есть, я хотел сказать, нам обоим — по шестнадцать! И все только начинается...

— А больше ничего вам не кажется?..

— О, многое, очень многое, паненка Айгуль...

У всех на виду он остановился и поцеловал ее руку. Оба смеялись. Однако здесь никого этим было не удивить. Никто не смотрел на них, а если смотрели, то весело, и тоже смеялись.

— Вы спятили, да?..— сказала она.— Немножко?..