Ночь предопределений

— И все-таки,— продолжала Нина Сергеевна, по-прежне-му обмахиваясь веточкой полыни,— неужели он действительно читает чужие мысли? Разве это возможно?

Она тоже была геолог, как и Самсонов, да еще и палеоботаник, Феликс впервые услышал о такой специальности... Ей на все требовался четкий ответ.

— И читает на любом языке, так в афише объявлено!— подхватил Чуркин.— Он что же, ко всему и полиглот? Ну, это уж вы меня извините!..

— А наводнение на сцене?..— Бубенцов весело подмигнул.— Хотя что до меня, то я лично не против, чтоб выкупаться... А то у нас ни моря, ни речки!

— А вот пожара не надо,— серьезно, без ухмылки произнес незнакомый Феликсу светловолосый парень, сидевший рядом с Бубенцовым.— Здесь и без того горячо.

— Я так скажу,— широко улыбнулся Камиль Ахвердиев, поглаживая своей огромной лапищей дочку, тихонько угнездившуюся у него на коленях,— если он такой умный и все отыскать может, почему он в уголрозыске не работает? Как «знатоки»? Зачем зря талант пропадает?

И опять вышло так, что, говоря о Гронском, обращались ним, в первую очередь к Феликсу, хотя было известно, что и он, и Карцев только приехали вместе с артистами, а сами тут, так сказать, ни при чем... Но волей-неволей получалось, что при чем, и это странно раздражало, и раздражало, что все, смеясь, поглядывали — на него, на Карцева, как бы в явном ожидании... Подчиняясь этому ожиданию, и в досаде на себя, Феликс заговорил было — об идеомоторике, внушении, упомянул телепатию...

— Это как же?— перебил его Айдар Надиров — недоверчиво, почти уличающе.— Это кто же меня заставит, если я не хочу?..— В глазах у него появилось то самое выражение упрямой ожесточенности, правда, несколько смягченное, которое было на буровой.— Это кто же может?

Его поддержали:

— Верно, Айдар!..

— Кто может?..

Вот тогда-то у Феликса и вырвалось, и вырвалось как-то непроизвольно, само собой:

— А он все может...

Вполне возможно, что это даже и не он произнес, а Карцев, но показалось, что он. Но какое это имело значение? Произнеси это Карцев, он бы мог повторить за ним в точности то же самое.

Но как бы там ни было, Феликсу показалось, что произнес это он.

О чем он подумал при этом?.. О вечере в Доме культуры?.. Об Айгуль,— какой была она там, на сцене?.. Два дня назад?..

Не только, не только об этом... Ему представился еще и номер в гостинице — маленькая, смрадная комнатка... Красный, прикапчивающий язычок семилинейки за мутным стеклом...

С той минуты он только и ждал появления гипнотизера.

— Да, да,— говорил Карцев, попыхивая сигаретой, отчего лицо его в наступающих сумерках озарялось багровым огоньком,— да, он все может... Смею заверить, это превосходный гипнотизер, лучший из всех, кого я видел. А мне доводилось наблюдать, как работают первоклассные мастера. Так вот: ничего похожего я не знаю...— Он с силой шлепнул себя по шее.— Ах ты прохиндей,— ругнулся он.

— Все равно это трудно представить...— сказала Нина Сергеевна.

Феликс не следил за продолжением спора. Кожа зудела от комариных укусов. Громкие, крепкие голоса слышались вокруг. В них не было ни ноты сомнения или по крайней мере настороженности, одна лишь веселая, самонадеянная уверенность... Ну-ну, думал он с томительным и злорадным чувством... Ну-ну...

На эстраде мешкали. Там впопыхах налаживали занавес, вдруг переставший открываться, и сначала собирали по всему поселку, а потом расставляли стулья — примитивный, но необходимый реквизит... Наконец, на авансцену вышла Айгуль. Ее встретили недовольными возгласами, так как в афише она не значилась, а под конец не хотели отпускать. Что было причиной тому — внезапно ли пробужденный коротенькой ее беседой интерес к местной истории или она сама тоненькая, гибкая фигурка с гривой черных волос, белевшая на фоне зеленого, а потом уже совсем темного в наплывающих сумерках занавеса?..

Рита вышла на сцену, едва он сомкнулся за Айгуль, еще колыхались складки, аплодисменты не успели улечься, все скамьи были уже заполнены, стояли даже в проходах, но Феликс отметил чрезмерную поспешность, с которой Рита сменила Айгуль, и возникшую между аплодисментами паузу, как бы провал, и то, как она об эту паузу словно споткнулась...

Может быть, это было и не так, но с этого мгновения ему казалось, что и концертное платье в золотых блестках, и уложенный башней парик, и неимоверные каблуки, и все в ней выглядело здесь еще более неестественно, чем тогда, в Доме культуры, и было несовместимо с этим дощатым, грубо и прочно сколоченным помостом у подножия холма, с этим живым, набегающим из степи запахом полыни, с этим режущим, как бритва, звоном комаров, а главное с этими людьми, плотно, плечо в плечо сидящими вокруг... Впрочем, с появлением Гронского это ощущение на время пропало, отступило...