Нобелевский лауреат

Ванда и не заметила, как маленькие губы Войновой страстно впились в ее губы, лишь ощутила на языке жгучий, горько-сладкий вкус выпитого кофе…

14

Хотя она отлично знала, что алкоголь не помогает, а всего лишь усугубляет ощущения, Ванда продолжила пить и остановилась, лишь когда ее повторно вырвало в туалете, и гнетущее чувство, что она не доживет до утра, наконец, отступило.

Она не помнила, как вернулась в Софию, не помнила даже, как купила самый дешевый коньяк на последние деньги, оставшиеся от тех, которые ей дал взаймы Крыстанов.

Она взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело чужое, подпухшее, лицо, из уголка рта стекала тоненькая струйка слюны, от которой во рту было горько.

Ванда спустила после себя воду, кое-как добрела до гостиной, рухнула на ковер и заплакала. Она чувствовала себя ужасно, на спине выступил холодный пот…

Ей показалось, что Генри внимательно наблюдает за ней сквозь стекло террариума под призрачным светом кварцевой лампы, словно смотрит на нее издалека, из другого мира, который отстоит от нее на тысячи километров.

Она забыла накормить его, к тому же холодильник был пуст.

Ванда перевернулась на спину, раскинула руки и ноги в стороны, закрыла глаза и попыталась восстановить в памяти случившееся.

По сути, ничего не случилось.

Просто Ванда ответила на поцелуй той женщины, даже не прикоснувшись к ней. А потом бросилась бежать, да с такой быстротой, что забыла взять книги писателя Войнова, которые так и остались на журнальном столике в пустой гостиной. Может быть, Евдокия Войнова и попыталась ей что-то сказать, но Ванда не помнила.

Она только запомнила горько-сладкий вкус во рту и панику, охватившую ее. Паника, сменилась болезненным усилием, направленным на то, чтобы вовремя остановиться и не переступить черту.

Черту, отделяющую от чего?

В голове стучал молот, больно отдаваясь в ушах. Коньяк разливался в груди, мешая дышать. А ведь она даже не допила бутылку до конца. Ванда прижала руки к груди, стараясь унять сердцебиение, от которого пульсировало в горле.

Ей нечего корить себя и чего-то стыдиться, потому что ничего не случилось.

Просто никогда прежде она этого не делала.

Перед глазами продолжало маячить белое плечо Евдокии Войновой и мокрое пятнышко пота под мышкой.

Ванда и сейчас могла быть там, если бы не испугалась и не убежала.

Было бы ей легче, если бы она была мужчиной? Ведь для мужчины это естественный ход событий. Потом всегда можно оправдаться, что вдова искусно соблазнила его. И это было бы почти правдой.

Ванда тоже чувствовала себя соблазненной, но ощущала это скорее как отягощающее ее вину обстоятельство, а не как оправдание.

Войнова была выше и худее Ванды. Несмотря на то, что она была старше, наверное, тело у нее было более ухоженное. Ванде было бы стыдно раздеться перед ней. Хотя она могла бы обладать ею и одетой, ведь мужчины иногда так делают. И кто знает, возможно, это только усилило бы удовольствие.

Обладать… Ну и слово…

Ванда никогда не произносила таких слов. Это все от чтения. А может, просто изменилась ее точка зрения…

Игуана продолжала задумчиво наблюдать за ней из далекой пустыни, и Ванде стало еще совестнее. Она ничего не сделала, и ничего не стала бы делать — ведь она хорошо себя знала. От всей этой истории осталось бы чувство стыда да возбужденное воображение, которое продолжало бы ее мучить, по крайней мере, еще несколько дней.

«Такое со мной впервые, — подумала Ванда. — Нет ничего ненормального, если женщина поцелует другую женщину. Или даже переспит с ней. Подумаешь, что тут такого! Обладать ею в постели, где всего неделю назад она спала с мужем, чье убийство ты сейчас расследуешь. А если тебе так уж неудобно, то можно по-быстрому все сделать прямо на лестнице».

Ванда почувствовала, как тошнота вновь подступила к горлу. Ей снова захотелось вырвать, но желудок был пустой.

Ванда хотела подняться, но сил не было. Поэтому она кое-как стянула с себя одежду и почти ползком направилась в ванную. С трудом выпрямилась и включила душ. Она хорошо знала, что сейчас ей необходим десяток минут под ледяной водой, но вместо этого включила горячую воду и блаженно застыла, оперевшись для большей устойчивости на стенку. Тело отозвалось жгучей болью. От напряжения болела каждая клеточка. Пустой желудок содрогался от конвульсий изжоги, выталкивая наверх кислоту. Безвольно опустив руки, Ванда сползла вниз, встав на колени. Она попыталась представить, что Евдокия Войнова рвет на себя ручку кабины, стремясь проникнуть внутрь, однако у нее как-то не получилось. Если бы Ванда не чувствовала себя такой жалкой, вероятно, это бы ее развеселило, но в данный момент ей было не до смеха, так как она абсолютно потеряла способность взглянуть на себя со стороны.

«Это не любовь, — подумала Ванда. — Это не может быть любовью».

Завтра все пройдет, и не только из-за похмелья.

Она выключила воду, с трудом набросила на себя банный халат, как-то добралась до постели, рухнула в нее и тут же провалилась в сон.