Нобелевский лауреат

Нет, никогда она не сможет понять мужчин. Никогда ей не стать ни Софьей Андреевной Толстой, ни Анной Григорьевной Достоевской.

— И вы даже не посмотрели, в каком направлении он ушел?

— В сущности, меня это не интересовало. Я была уверена, что знаю, куда он пошел.

— И вам захотелось побыть немного одной?

Войнова с удивлением взглянула на нее.

— Я часто оставалась одна. Если живешь с таким человеком, как мой супруг, это жизненно необходимо. И хорошо, что это было возможно, иначе мы бы давным-давно расстались. Я же сказала вам, что у счастья есть цена, за него нужно платить…

«Ничего себе счастье», — подумалось Ванде. И она решила сменить тему.

— Над чем работал ваш супруг в последнее время?

— Ни над чем. Он просто впал в отчаяние.

— От чего?

— От всего. Он приходил в отчаяние от места, где мы живем, от себя, от меня, даже от литературы. Он потихоньку начинал ненавидеть свои книги. Утверждал, что это потому, что не смог выразить в них то, что хотел. Но я его слишком хорошо знала и поняла — он заблуждается. По сути, он возненавидел свои книги, потому что они не принесли ему той славы, которая, как он считал, ему полагается.

— А вы как считали?

Войнова не сразу ответила. Потом тихо сказала:

— Он не получил даже сотой доли того, что мог бы иметь. Асен был большим писателем. Гуманистом. Он свято верил в человеческие ценности, у него были идеалы. Наверное, для вас это звучит смешно?

— Нет. Продолжайте.

— Он хорошо разбирался в людях. Ему не нужно было их придумывать. Куда уж больше. А его заставляли платить за издание своих книг.

— Но ведь у него было собственное издательство?

— Собственное издательство! — Войнова горько рассмеялась. — Это для того, чтобы не унижаться перед малограмотными издателями, предлагая им рукописи, которые они даже не удосуживались прочесть. Как издатель Асен смог просуществовать всего год, но и это было не напрасно: он издал четыре книги. Разумеется, свои. Насчет других мы даже не думали.

— А потом?

— Потом стало немного получше, но до коренных перемен дело не дошло. Да и он больше не писал. Я ведь вам сказала: он просто отчаялся и у него опустились руки. Да и как не впасть в отчаяние от времени, в которое мы живем, от того упадка, который кругом царит, от бездуховности, которая нас окружает. Разве вас это не приводит в уныние?

Ванда не знала точно, как ответить на этот вопрос, поэтому только спросила:

— Были ли у него долги? Может быть, связанные с издательством, или какие-то другие?

— Нет. Вся история с издательством, к счастью, закончилась без особых потерь. А те мелкие долги, которые у него время от времени возникали, оплачивала я. Асен был скромным человеком — я имею в виду то, что касалось быта. Старался жить по возможностям, а возможности у него были более, чем скромные.

— А те деньги, которые он давал своей любовнице?

— Это другое.

Войнова замолчала. Очевидно, ей не хотелось отвечать на этот вопрос. Ванда продолжила:

— А враги у него были?

— А вы как думаете? Может ли такой человек — талантливый, сложный, противоречивый, неудобный, если хотите, — не иметь врагов? Да для него весь мир был врагом, потому что он его так воспринимал. Я не могу его в этом винить, хотя, мне думается, иногда он перебарщивал. Впрочем, то, что с ним случилось, доказывает, что, вероятно, все-таки он был прав.

— Вы кого-то подозреваете? Имена, фамилии?

— Нет, никого конкретно. — В зеленых глазах вспыхнули насмешливые искорки.

— Я жду, чтобы вы их назвали. Ведь вы здесь для этого?

— Но вы можете мне помочь.

— Именно это я сейчас и делаю.

Хозяйка дома встала и сделала Ванде знак следовать за ней. Ванда подумала: не собирается ли она просто-напросто прогнать ее после двух часов сидения, в течение которых инспектор Беловская поглощала печенье и наблюдала резкие перепады в настроении хозяйки — от пафоса к сарказму и наоборот, посредством которых Евдокия Войнова пыталась найти выход из трагедии, которая на нее обрушилась.

Именно так. Войнова напоминала трагическую актрису, причем очень убедительную. Правда, она слишком придерживалась своей роли, не смея хоть немного отойти от нее.

Интересно, она и вправду так любила своего мужа, как утверждает?

Они вошли в его кабинет на втором этаже. Воздух в нем был таким же затхлым, как и в гостиной. На письменном столе лежал слой пыли. Обложки книг в шкафу были все одинаково блеклого цвета, который вряд ли мог привлечь внимание. Их монотонные ряды лишь изредка нарушались там, где, скорее всего, еще совсем недавно находились сочинения писателя Войнова, которые его супруга решила предоставить полиции.

— Я смотрю, что здесь не производилось досмотра, — отметила Ванда.

— А разве полиции для этого не нужно разрешение?

— В принципе, нужно, хотя в данном случае речь не идет об обыске.

— А о чем?

«Ну надо же, какая осведомленность, — подумала Ванда. — И чего она боится?»

— Хотя, — снова улыбнулась Войнова той самой широкой улыбкой, которую демонстрировала на протяжении всего их разговора, — мне нечего скрывать.

Ванде вдруг показалось, что еще немного — и она задохнется. К тому же ее пребывание здесь слишком затянулось.