Нобелевский лауреат

— Мне тоже так кажется, — улыбнулась она в ответ. — В таком случае, коллеги непременно снова посетят вас, как только получат все необходимые разрешения. С моей стороны, я тоже не могу вам обещать, что это наша последняя встреча.

— Мой дом всегда для вас открыт.

Разумеется, открыт. Ведь буквально через минуту она останется в пустом доме совсем одна.

В этот миг послышался настойчивый звонок в дверь. Войнова тут же пошла вниз, особенно не торопясь, но и не медля. Сделав несколько шагов, она повернулась к Ванде, которая собиралась за ней последовать, и сказала:

— Это, наверное, мастер. Просто я не заметила, как прошло время. Подождите меня, если не торопитесь. Я потом вас провожу.

Ванда услышала, как входная дверь открылась и раздался мужской голос. Войнова что-то ему ответила, и голоса тут же стихли. Разговор как бы растворился в тишине дома. Хозяйка вышла наружу, притворив за собой дверь.

Ванда вернулась в кабинет. Женщина внизу смущала ее и вызывала беспокойство. Она все время пыталась вовлечь ее в такую жизнь, которая вызывала неприязнь, и Ванда изо всех сил сопротивлялась, стараясь остаться в стороне от нее, хотя с профессиональной точки зрения ей нужно было поступить как раз наоборот. Но Ванда никак не могла с точностью определить, чем вызвано это ее сопротивление, от чего оно пыталось ее предостеречь и что подсказать. А ведь она считала, что всегда может угадать, когда можно не обращать внимание на свои реакции, а когда стоит к ним прислушаться. Сейчас, однако, ее обуревали противоречивые чувства. Она была уверена только в одном: ей хотелось немедленно покинуть этот дом, какой бы привлекательной ни казалась его отремонтированная, глянцевая внешность. Правда, Ванда отдавала себе отчет в том, что это, скорее всего, объясняется неприязнью не столько к дому, сколько к его хозяйке. Войнова явно из тех, кто умеет оказывать воздействие на окружающих. Она так могла обаять собеседника, что он начинал чувствовать себя обязанным принять ее сторону в каком-то туманном деле, о котором не имел никакого понятия. Но это было ее дело, ее жизнь, о которых она распространялась с той же щедростью, с какой угощала кофе и печеньем. Ванда была убеждена, что откровенность Войновой, в которой сквозила явная преднамеренность, предназначалась не только полиции. Просто ей хотелось создать у собеседника впечатление о себе, как о волевой и откровенной женщине, и ей удавалось этого достичь так, как она считала нужным. Хотя Ванда не была уверена, что ее сомнения оправданны. Просто ей хотелось поскорее уйти отсюда, забраться в машину и, следя за дорогой, понемногу освободить мысли от эмоционального напряжения и направить их в привычное русло.

«Раз ее манипулятивное воздействие на полицейского столь сильно, — подумалось Ванде, — представляю, что она делает с мужчинами».

Она вспомнила, как ей неудержимо захотелось обнять и утешить Войнову, когда та расплакалась. В тот момент Ванда твердо решила, что не сделает этого, потому что обнимать совсем незнакомую женщину и сочувствовать ей не входит в ее обязанности. И пусть бы это было простым выражением сочувствия, все равно Ванда считала его неприемлемым. Но даже в то короткое время, которое Ванда провела с Войновой, той удавалось очень ловко манипулировать ею, да так, что Беловская с готовностью откликалась на все ее вопросы, просьбы и желания.

«Просто есть такие люди», — уже в который раз с тех пор, как она переступила порог этого дома, сказала себе Ванда, при этом отметив, что ее констатация с каждым разом звучит все более неубедительно. А может быть, все ее подозрения абсолютно беспочвенны, и она просто несправедлива к вдове?

Может быть, та и вправду страдает? Причем намного сильнее, чем демонстрирует это?

Ванда вернулась в кабинет писателя и подошла к письменному столу. На нем ничего не было — ни компьютера, ни даже какой-нибудь старомодной пишущей машинки на тот случай, если Войнов не признавал технических новшеств нашего времени. Стояла лишь огромная фарфоровая чашка, куда были засунуты несколько ручек, а также черно-белая фотография Войновой. На ней Евдокия Войнова, молодая, с распущенными волосами, дерзко, торжествующе улыбалась, прислонившись к стволу дерева.

Интересно, кто ее фотографировал — сам Войнов или кто-то другой? Во всяком случае, фотография была засунута в совсем новенькую рамку, на которой не было ни пылинки.

Все ящики стола оказались пустыми.

Ванда подошла к окну и выглянула во внутренний двор, утопавший в буйной весенней зелени.

Ей больше нечего здесь делать.

Она вышла из кабинета и направилась вниз по лестнице. Навстречу ей уже поднималась Войнова, и они почти столкнулись, оказавшись лицом к лицу. Войнова была выше Ванды. Платье без рукавов оголяло гладкие, белые плечи, а под мышкой Ванда заметила предательское пятнышко пота. От Войновой исходил сильный, терпкий запах. Но не духов — чего-то необъяснимого, перед которым трудно было устоять.

— Мне нужно идти, — сказала Ванда.

— Я вас провожу, — ответила Войнова, но не сдвинулась с места.