Нью-Йорка больше нет

На поверхности все больше заправляли мужики, поголовно одетые в одинаковую униформу — куртки из вареной джинсы, брюки из немнущейся синтетики (в отличие от прохожего с четками, первым повстречавшегося Петьке) и обязательно прошитые по контуру башмаки. Мужики, напрочь похерив маскировочные пакеты, в открытую хлестали из горла водку «Нэдрыгайливську». Тимченко за голову хватался: эх, ну почему не видать нигде бородатого оператора и того худющего режиссера, у которого муза — страшная, как атомная война, японка-подросток? Такое кино пропадает!.. Пропал куда-то продавец дрожжей (видать, спихнул их), зато появились другие люди, торговавшие тоже с газетки. Они бойко предлагали домашнее молоко и сметану, творог и олию, гарбузы и часнык, красноперых карасей и кур, усеянных гроздями черно-лиловых мух. Смышленые китайцы быстро научились жарить чебуреки, беляши и тошнотики с сомнительным ливером. В ресторанах перестали заказывать колу — куда ни глянь, все пили томатный сок, много ели сала, лука и картошки.

Картошку (благо ноябрь в Нью-Йорке стоял солнечный, сухой) продавали на всех перекрестках. Хотя пора заготовки по всем срокам прошла. Особенно бойко торговля сельхозпродукцией шла напротив Рокфеллер-центра, что в районе пересечения 49-й стрит и 6-й авеню. Пузатые или, наоборот, сухие, жилистые мужики с обветренными лицами, усевшись на тугие мешки, держась за них мозолистыми, натруженными руками, глядя исподлобья, предлагали случайным неграм и евреям картоплю по дешевке — всего по 3 гривны за десятилитровое оцинкованное ведро. Коренные ньюйоркцы, которые, казалось, все реже встречались на улицах, испуганно пялились на продавцов картошки и немедленно тикали прочь. Странных людей, вдруг заполонивших Нью-Йорк, сторонились даже местные панки. Они спешили побрить головы наподобие новоявленных братков, чтобы, не дай Бог, не выделиться в нью-йоркской толпе, чтобы, не дай Бог, не набили им морду…

Тем временем события развивались по нарастающей… Только теперь Тимченко отчетливо осознал, что так и не успел по-настоящему привыкнуть к Нью-Йорку, его нереально-реальному миру, режущей слух речи, непонятной и чужой, к чужим запахам (в Нью-Йорке по-другому воняли даже мусор и отходы), к чужому цвету кожи и глаз, к чужим оттенкам в одежде, покраске автомашин и домов, к чужим краскам жизни, совершенно нелогичным с его, иммигранта, точки зрения, но в то же время таким обворожительным, подкупавшим непривычной свободой и свежестью… Не успел Петька привыкнуть к чужому Нью-Йорку, как обнаружил в нем появление знакомых вещей, родных настолько, что это одновременно пугало и радовало.

Тимченко явственно ощутил, как уменьшился город. Нью-Йорк стал поразительно мал. Как рубцы, стянулись его улицы — огромный город постепенно превращался в живой шрам. «Теперь не фиг делать за какой-то час-полтора пересечь его вдоль и поперек!» — диву давался Тимченко и как ни напрягал мозги, не мог найти объяснения происходящему. А перемены, будто стая хулиганистых воробьев, налетев вдруг из какого-нибудь злачного чердака и густо усеяв дерево яблоневой судьбы Нью-Йорка, нагло чирикали и поднимали хвост под нос не на шутку струхнувшего коренного народца. Творилось что-то несусветное! Подобно тому как в плену больше остальных нередко страдают самые рослые и физически здоровые, от злых перемен в первую очередь досталось небоскребам. Они внезапно осели, как тесто. Над словно усохшим Манхэттеном нависло громадное, раз в пять больше обычного, ядовито-оранжевое солнце. Оно жарило что есть силы, казалось стремясь выжечь несчастных людишек. Но тем — ха-ха-ха! — на удивление — все было нипочем!

Женщины — те поголовно, словно взбесились на почве жары и нью-йоркского коллапса: они вдруг стали ужасно красивы. Стройные, длинноногие, агрессивные, охочие до любовных приключений, они вызывающе сверкали глазами, ослепляя водителей роскошных лимузинов.

Правда, вскоре роскошь авто незаметно сошла на нет. Куда-то подевались «кадиллаки», «крайслеры», «шевроле», «форды» американской сборки, на улицы просочились европейские марки — «опели», «фольксвагены», «шкоды», «ауди», «БМВ», «фиаты», «рено»… Когда Тимченко в первый раз увидел пятую модель «лады», несущуюся по 3-й авеню, поначалу обалдел, глазам не поверил, но потом, встречая «жигули» и «волги» уже чуть ли не на каждом шагу, быстро привык. Ничего не попишешь: Нью-Йорк — город контрастов!

Витрины магазинов поблекли. Нет, в них по-прежнему яркой жизнью, подсвеченной десятками, сотнями ламп, жили великолепные и совершенно непонятные вещи. Но глядя на них, Тимченко уже не чувствовал, как замирает сердце, как ликует от сознания того, что бьется в самом-самом городе мира — Нью-Йорке…