Нью-Йорка больше нет

Павел Парфин Нью-Йорка больше нет

* * *

Петька Тимченко, рано поседевший, худощавый мужчина 43 лет, с самого рождения проживающий в маленьком, чистеньком, зеленом, но слабо раскрученном, как сейчас говорят, областном центре Сумы, по специальности слесарь 4 разряда плюс непьющий водитель, да вот беда, в настоящее время вынужденный болтаться без дела в нестройных рядах армии временно безработных, — неожиданно разбогател.

Правда, Витек Андрейченко, один из близких Петькиных приятелей, по этому поводу грубо заметил: «Петюня, ты сдурел! Профукать такую усадьбу!» «Усадьбой» Андрейченко окрестил Петькиной прабабки глинобитную хатку, покосившуюся, наверное, с того самого дня, как она, однажды покинутая душой прабабки, вдруг перестала собирать вокруг себя счастливые голоса Петькиных родственников. Умерла бабушка Наташа в августе 91-го, и с ее смертью стало все рушиться — люди потеряли интерес друг к другу, перестали наведываться на стару хату, выносить во двор столы да накрывать их чем украинский Бог послал да теми смачными стравами, что, казалось, еще вчера с любовью пекла-варила бедовая бабка. Разучились есть-пить по-семейному, в глаза смотреть-заглядывать и до поздней ночи вести задушевные разговоры. Быстро затерялся в воспоминаниях вкус ее необыкновенного, заправленного толченым салом борща в чугунке, обесцветился, забылся цвет ее не по-стариковски живых глаз, растаял голос, звучавший с раннего утра и до самой смерти. А тут все узнали, что Советский Союз развалился…

Спустя неполных восемь лет после прабабкиной смерти Тимченко продал ее хату с землей в пятнадцать соток, а на земле — сад с более чем полувековыми фруктовыми деревьями, теперь вспоминающими о плодах своих, как старики о далекой юности, выродившимися кустами крыжовника и малины, седой от многочисленных паутинковых сеток дорожку, круто сбегающую от задней калитки в саду к заросшему ракитником и бурьяном берегу Пела, все так же катящего перед собой воды-годы (давным-давно, когда маленький Петя еще не слыхал о сказочных повестях Гоголя, Пселл-река ласкал нежное тело мальчика…) Тимченко продал дом с участком, можно сказать, в центре города всего за четыре с половиной тысячи американских долларов и, получив в присутствии бойкого нотариуса 450 заграничных банкнот, с которыми никогда не имел дела, уже через девять дней, естественно не без сожаления, расстался с деньгами, отдав их за… российский паспорт моряка и пакет документов на въезд за границу.

— Уплываешь, значит? — скептически ухмыльнулся Андрейченко.

— Нет, улетаю, — вполне серьезно ответил Тимченко и потряс перед Витькиным носом документами. Среди них, кроме паспорта, были открытая на имя Петьки транзитная виза в Соединенные Штаты и авиабилет из Москвы до Нью-Йорка туда и обратно. Тимченко вдруг зашептал заговорщически:

— Понимаешь, я вроде как зафрахтовался на российское торговое судно. Не помню, как его… На следующей неделе оно будет в Нью-Йорке, в ихнем порту. Вот я и лечу туда…

— Ну и лети к американской матери! — Андрейченко со злостью и, кажется, даже с обидой стукнул пустым стаканом по столу. Водки еще было много, нехитрая закуска (Тимченко так и не научился готовить, после того как его бросила жена) — картошка в мундирах, хлеб, пол-луковицы да килька по два восемьдесят — не радовала глаз. Разговор не клеился.

— А шо робыть, Вить? — Тимченко виновато пожал плечами. — Ленке моей уже семнадцать. Ты посмотри, какая она!

— Да, дочь у тебя — красавица. Вылитая Кармен! — с завистью вздохнул Витек, у которого было двое парней. — В нашем городе вообще девчонки красивые. Воздух у нас, что ли, особенный?..

— Вот именно! Дочь — красавица, а отец… Что я могу ей предложить? Учиться Ленке надо — языки иностранные ей легко даются: по-испански там или по-английски за милую душу шпрехает. Так я образование оплатить не могу. О замужестве можно уже подумать, но кто ее без приданого-то возьмет? Парней в городе немного, а те, кто есть, как говорит моя Ленка, цены себе не сложат. Вот я и решил: раз работы здесь нет…

— А бабкины деньги? — перебил Андрейченко. — Их не так уж и мало было…

— Нет, разошлись бы они как вода. А так… — Петька мечтательно поднял к давно не беленному потолку глаза, — лучше я в Америку съезжу. Попытаю счастья. Ну чем я хуже других, а, Вить?

— Ну-ну, езжай. А пока наливай. Картошка остынет…