Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

Страстно ее любил. Она родила ему двух детей. Бывало она повздорит с дедом, не выходит к обеду, капризничает – он ее на руках выносит к столу. Звал ее за кудрявую голову “Ягненок”. Старшие дети мачеху за это ненавидели, дразнили за глаза: “Ме-е-е-е!”

Пришел тридцатый год. У деда одиннадцать детей. Началось раскулачивание. Им кто-то подсказал уйти самим из Ильинского. Ну, бросили дом, все – пошли в Пермь. Сняли комнату, вскоре деда посадили по уголовному делу – за разбазаривание соцсобственности. Сопровождал он подводы с зерном из деревни до завода, в лесу мужики с вилами напали на обоз и все отняли. Просидел два года.

А младшего брата деда сослали как кулака на север области. Но его жену не тронули: была медсестрой, и к ней отнеслись не как к кулаку. Потом еще сослали младшую сестру – лет двадцати шести. И вот на барже, куда сгрузили несколько конвоев, она увидела, как охрана хохочет-заливается. Это ее брат смешил их какими-то скоморошинами. Она к нему подошла, он сказал: “Это моя сестра, переведите ее ко мне”. А ночью ей шепчет:

– Придумывай какие-нибудь прибаутки, у меня уже сил нет их смешить.

Их высадили на полянке. Они стали строить дома сначала охранникам, потом себе. Жена-медсестра приехала. Она не только лечила охрану, но женам охранников шила все. Вязала какие-то необыкновенные салфетки.

Придумали, как сестре сбежать. Жена-медсестра якобы потеряла паспорт, ей выдали новый. Сестра через полгода скрылась со старым документом. Бежало из ссылки очень много людей, но местное население не выдавало только своих, а украинцев выдавало. Украинцам только потому надо было отделиться от России, говорила Сусанна, что теперь их не сошлют в Чердынь ни при какой погоде… Брат деда ушел из ссылки на войну и погиб. Их сын, который там вырос, помнит, что последние, которые приподнимали шляпы при встрече друг с другом, были эти ссыльные. Почти все они погибли на фронте.

Этот сын ходит каждый год в бывшее поселение с двумя своими детьми. Там пустой берег, но какая-то сила памяти тянет туда, где мучились родители.

– А в Ильинское твои родители ездили после раскулачивания?

– Один раз к ним приезжала дальняя родственница, девушка, – ее оставили во флигеле жить. Она привыкла, что каждую весну все окна в доме и на веранде моются, занавески крахмалятся – и дом стоит, как невеста. Когда поселились двадцатипятитысячники, эта девушка по-прежнему каждую весну брала ведро и тряпку, мыла окна на двух этажах, крахмалила занавески, хотя дом уже был чужой. Но каждую весну он снова сиял, как невеста… Нин, я тебе вышивки принесу – покажу, какие занавески бабушка умела вышить, только они и сохранились.

– Сусанночка, от моих и этого не осталось! Бабушка сразу умерла от разрыва сердца, как их раскулачили, деда в Сибирь увезли, и папа его всю жизнь искал, но не нашел – его же, двухлетнего, сдали в детдом… Какие жизни прожили наши предки!

– Нин, слушай! При этом папа вспоминал всегда только самое веселое… Пришел с фронта, жил в общежитии. После какой-то вечеринки обнаружили узенькую рюмочку ликера. Поняли, что разлить не смогут и придумали макать по очереди пальцем и облизывать. Так вымакали всю рюмочку.

– Прямо Гоголь! Вымакать рюмочку ликеру…

Мы были так потрясены силой ее переживаний и тонкостью, приобретенной за эти годы, что замолчали на некоторое время.

Затем пунктиром Сусанна поведала о своей личной жизни. Впрочем, до тридцати лет мы все знали (учились на одном курсе). В университете у нее была первая неземная любовь. Потом грянула вторая неземная любовь, но пора было выбегать уж замуж.

У своего мужа-доцента она была третьей женой – видимо, он захватил ее мимоходом, за ее античную красоту. Прожила в этом браке Сусанна года два, ну, два с половиной. Однажды зашла за мужем на кафедру не вовремя и услышала, как он говорил кому-то по телефону:

– Что, понравились эти витамины? Они мне здорово помогают: за эту неделю всех своих баб вы.б. Купи у меня дачу. Знаешь, какая у меня дача? Я там всех своих баб вы.б.

Вскоре после развода Сусанна ехала в автобусе, автобус резко затормозил, она – здоровенная валькирия – обрушилась всей своей статью на старичка – маленького, сухонького, лет восьмидесяти. Стала испуганно извиняться. А он, как француз какой-нибудь, ответил: “Что вы, мадам! Мог ли я об этом мечтать в мои годы!”

Эти его слова произвели впечатление на соседа – мужчину лет сорока. Он протянул ей руку и представился:

– Евге-Евгенич.

У него была шестиугольная физиономия, и на ней – итальянской небесной синевы глаза. Сусанна любила прямых людей, думала: они, как отец ее, добры и так далее. Эти глаза цвета итальянского неба и увезли ее в Норильск на тридцать лет.

Впрочем, с ним она прожила только десять. Сначала он после тяжелого рабочего дня выпивал немного, называя это “боевые сто грамм”, а потом доза все росла и росла…

– Ты меня не заинтересовала, поэтому я пью, – говорил Евгенич.