Никта

Катрин ничем не могла подтвердить свои слова, и вскоре ее снова вернули в палату. Эта маленькая комнатушка удивительно напоминала ей номер в хостеле недалеко от дома, тот самый, где она ночевала, пока в кафе травили… кого же там травили? Мышей?

А был ли тот гостиничный номер реальным, или же действительно явился ложным воспоминанием в ее разум? Доктора считают, что она немного повредилась рассудком со смертью матери и сестры, незаметно для нее самой и для всех окружающих. Этот червь в ее мозгу грыз сваи фундамента, на котором возвышалось здание ее разума, пронизывал туннелями ее материалистические основы, — и стоило случиться очередному потрясению, то есть смерти мужа, как фундамент рухнул, похоронив вместе со своими остатками дееспособность своей хозяйки.

Даже если они правы, и она сошла с ума… оставаться здесь не имеет смысла. Четыре зеленые стены, пустующая кровать напротив и крики, доносящиеся из «зверинца» — отделения для буйных, действуют на нее угнетающе. Потому стоило придумать «признание» в собственной демонстративности, попытке привлечь чужое внимание недосуицидом.

Катрин зашлась в приступе кашля, сплюнув мокроту в платок — заболела еще в сыром ноябре, и никак не могла выздороветь окончательно. Антибиотики ей не полагались, поскольку риск для плода превышал риск для матери.

Катрин с досадой взглянула на грузный живот, который воспринимался ею исключительно как обуза. Ей никак не удавалось заставить себя осознать, что эта опухоль, разросшаяся в передней части тела, когда-нибудь станет человеком.

Будь она на свободе — все сложилось бы иначе; она могла бы иногда чувствовать себя счастливой, вновь обретя семью, но судьба, по ее обыкновению, не терпела хэппи-эндов, и четыре стены с решетчатым оконцем выглядели более реальными, чем возможный ребенок.

В попытке заставить себя воспринять опухоль, как будущий зачаток разума, Катрин вполголоса обратилась к ней, время от времени грызя кончик коротенькой русой пряди (пациентку коротко постригли еще четыре месяца назад, а после того возможности покраситься она не имела).

— У меня был один знакомый, Стефан… Знать бы, где он сейчас? Жив ли? Люди вокруг меня повадились играть в ящик… Так вот, был у меня этот знакомый. Очень приятный молодой человек. Подходил мне куда больше, чем твой отец. Думаю, я могла бы заставить себя влюбиться в него рациональным образом, и тогда он стал бы твоим отчимом! Влюбиться рациональным образом — это как влюбиться обыкновенно… но с умом, после собственного на то разрешения! Мудрые люди вроде меня только так и поступают.

Так вот, был у меня этот знакомый, и он составлял список людей, которые ему особенно не нравились. Рейтинг неприятных личностей. Спорный, конечно, но что в этом мире не субъективно? Я, как уже говорилось, лицо мудрое, а значит — выше черных именных списков. Я решила составить список событий для сожаления. Буду жалеть об этих вещах до конца моего унылого существования, раз уж выпускать меня отсюда не собираются. Бюджет у них, что ли, резиновый? Я-то не буйная, да и себе опасности не представляю. Вот и стены не обиты поролоном, и спинка у кровати войлоком не обита — а вдруг я захочу голову себе разбить? Значит, не верят, что я все еще «настроена суицидально». Ха, ха, и еще раз ха.

Первая вещь, о которой я жалею, это то, что мы с Максимом все время ругались. Нет чтобы сразу обсудить дела в нашу последнюю встречу… Будто надо было перепираться, умничать, брать верх в битве двух длинных языков и тратить драгоценное время. Ведь я так и не узнала, кто пытался убить его в первый раз, когда он превратился в запеленатый бинтом супнабор. Не получила четкой инструкции, как быть с Ониксом. Не спросила, как они вообще с Ониксом связаны — а ведь это могло мне помочь. Помочь в моей великой битве за свет! — последняя фраза была произнесена с чрезвычайным пафосом, и Катрин взмахнула воображаемым мечом в руке.

— Вторая вещь для сожалений — это то, что я прогнала Рауля. Он мог бы оказаться неплохим собеседником в этой тюряге. Потому ли он не вернулся, снова выбравшись из леса, что я обзывала его назойливой мухой, кляла необразованным полтергейстом и игнорировала, когда ему было одиноко? Или он не может вернуться, потому что в рацион моей ягодичной мышцы вошел перидол от галлюцинаций?

Если второе справедливо, значит все, все они — мои галлюцинации, и найденное тело было галлюцинацией, и некролог патологоанатома. Тогда доктор с пшеничными усами был прав со своим диагнозом. Но как тогда я могла узнать, что Оникс в полицейском участке, и каком именно? Я не могла получить это знание ни одним поддающимся научному объяснению способом, мне подсказал старый Жан, всезнающий призрак…