Ни кола ни двора

Он вдруг притянул меня к себе, пощупал, не только лоб, а еще живот, бок, заулыбался дергано и голодно.

Я сказала:

— Нам нельзя целоваться, Толя. Я заражу тебя, и ты умрешь.

— Романтика, — сказал он, сдернув с меня маску.

В тот день я впервые узнала, какие скользкие под языком его золотые клыки.

Господи, думала я засыпая, скорее бы мы оказались в одной постели. И думала я об этом не потому, что пост в дайри получился бы офигительным, а потому, что мне хотелось его до дрожи в коленках, хотелось всего и навсегда, со всем, что он мог мне дать, со всей близостью, которая нам была доступна.

Если бы я не жалела его так сильно, я бы откусила от Толика кусок.

Когда я проснулась, Толика в доме уже не было. Не было его и еще много дней (почти неделю, хотя мама говорила, что Толик появляется, просто почти сразу же исчезает опять). Где-то там творилась судьба моей Любани, а я страдала от ангины.

Что касается того утра, я проснулась поздно, родители уже были на работе. Я спустилась вниз, решила сделать себе горячего молока.

Меня уже поджидала Тоня, курносая, всегда предельно завитая, простая, проще двух копеек, наша кухарка. Тоня работала у нас дольше всех, поэтому жизни без нее я уже и не представляла, хотя общались мы очень мало.

— Привет, — сказала я. — У нас есть мед? Хочу молока с медом.

Тоня резала морковь, она обернулась ко мне, посмотрела пристально, стянула латексную перчатку и достала с полки банку меда, с грохотом поставила на столешницу.

Я сказала:

— Э-э.

Тоня отвернулась к своей моркови и принялась довольно агрессивно ее шинковать.

Некоторое время я делала вид, что все в порядке, наливала себе молоко, следила за кружением стакана в микроволновке, размешивала мед. Потом спросила:

— А сделаешь мне какао еще попозже? Вот такое, как ты на сливках варишь.

— Может быть, — буркнула Тоня. — Если время будет.

— За что ты так со мной? — спросила я, излишне, впрочем, драматично.

— Ни за что, как я так с тобой?

Но, подумав, Тоня все-таки продолжила свою мысль:

— За то, — сказала она. — Что прошмандовка ты малолетняя, уж извини мой французский.

— Да ты о чем вообще? Я наоборот пионерка, комсомолка, вернее, уже. Людям помогаю!

Тоня фыркнула, втянула носом воздух и принялась еще активнее шинковать морковь, так, что у меня даже закрались определенные представления о том, что стоит перед ее мысленным взором.

Некоторое время Тоня молчала, а я мешала мед в молоке. Потом она развернулась, стряхнув с ножа морковинку.

— Рита!

— Что?

— Видала я вчера, как ты людям помогаешь. Испомогалася вся! Только что с ног от усталости не валишься.

Теперь настала моя очередь фыркать.

— И что?

— И то. Ты молодая девушка, а он кто? Конь в пальто!

"Конь в пальто" был, вопреки традиционному применению этого фразеологизма, для Тони одним из самых страшных ругательств. Частенько она говорила:

— Какой конь в пальто опять свет жжет?

Или:

— Отец твой, конь в пальто, наелся опять в ресторане.

Рестораном Тоня, видимо, считала что угодно, кроме нашего дома.

— Тоня, — сказала я сейчас. — Ты что-то не так поняла.

— Все я так поняла. Кто тебя из-под зэка-то замуж возьмет, тем более, если с приплодом его.

— Вы как-то очень цинично отзываетесь о моих высоких чувствах.

Тоня взмахнула ножом, будто профессиональный убийца, и едва не вонзила его в разделочную доску.

— Это у тебя высокие чувства. А он тебе что угодно напоет, лишь бы под юбку забраться, изголодался по девкам небось. Тебе приличного парня бы, ровесника.

— Из-под него возьмут?

— А ты мне слова-то не перекручивай, и хамить не надо. Я-то жизнь прожила, все знаю. Надо ему от тебя одного только, а потом исчезнет, как бы папка твой не наругал, и ищи его. Хорошо б дитя не получилось, и то за счастье.

— Если получится, буду воспитывать.

— Скажет она, на родителей сбросишь — и гулять.

Все-то они с Катей уже обсудили. А, может, и с Люсей. Мне, в принципе, нравилось быть такой популярной персоной.

— Я его люблю.

— Все вы любите, а потом что? Любить — сладко, остальное только — гадко.

— Что конкретно? — спросила я.

— Ты по ушам мне не езди. Умная самая выискалась? До тебя все в дурах ходили с этими, а ты одна не будешь.

Думаю, у Тони была какая-то крайне трагическая история любви с заключенным. Может быть, она писала ему письма, ждала его освобождения, даже, возможно, возила ему передачки или являлась на свидания, и все в этих отношениях было хорошо, да только он вышел. Вышел — и пропал.

Во всяком случае, мне представилось что-то такое, а спросить у Тони я не решилась. Она сказала:

— Так всегда было и всегда будет, не ты первая, не ты последняя.

А я подумала, что первая и последняя. Кто так любил.

И Толик мой первый и последний.

Я сказала:

— Ладно, сделаешь какао мне?

— Дура дурой, — сказала Тоня. — Сделаю. Сама еще дитя, а все туда же.

Еще дней пять после этого я старалась хоть как-то поймать Толика, но его было не достать. Я только надеялась, что Толик занимается не безумными Толиковыми делами, а выдумывает, как выручить бедняжку Любаню.

А я мечтала о том, как он вернется, и мы будем вместе навсегда.

Я даже впервые за долгое время написала пост.