Ни кола ни двора

А я только подумала, что теперь — целованная. И по большой любви, к тому же.

Глава 11. Где живут пропавшие дети?

Дома нам, конечно, досталось. Мама потрясала передо мной мобильным.

— На что тебе эта штука? — спрашивала она. — На что?

Ответ у нее был, и я не собиралась ей потакать.

— Мам, — сказала я. — Извини.

— Извини? А если бы с тобой что-то случилось? Некому было бы извиняться тогда!

Мама расхаживала по гостиной, мы с Толиком стояли, провинившиеся, на пороге, а папа пил кофе, он выглядел усталым, но вполне спокойным и иногда зевал, а иногда добавлял в чашку еще ложку сахара.

Мама говорила:

— Мы здесь с Витей с ума сходим, пока вы что?!

— Помогаем детям и старикам, — сказал Толик. Как и всегда, о разного рода маргиналах мы тактично умалчивали. Наши друзья, по мнению мамы, были исключительно совсем уж нежные старушки и совсем уж маленькие дети.

Такое она одобряла.

— Мы просто опоздали на автобус, — сказала я.

Господи, как тепло, легко и прозрачно было у меня внутри. Стоило мне закрыть глаза, и я ощущала все до мельчайших деталей — запах Толика, запах свежего снега, его прохладные губы, грубую ткань его куртки под своими руками.

— Просто опоздали на автобус и просто шли пешком всю ночь?! Вы могли умереть от холода! Вас могли убить!

— Разбойники, — сказал Толик. — С большой дороги.

— А ты закрой рот, Толя, — зашипела мама. — Рита была такая домашняя девочка.

— И ты была этому вроде не рада? Ой, Толя, она такая зашуганная, все время сидит дома, ей ничего не интересно, как же она будет жить?

Толик довольно точно и обидно изобразил мою маму, и мама издала еще один неясный, поистине рептилоидный звук, а потом полезла в карман халата за сигаретами.

— Идиот, — сказала она.

— Ей восемнадцать годков, самое время гулять до утра.

— Не по дороге между Вишневогорском и Верхним Уфалеем!

— Ну, она ж не дальнобоев останавливает. Все культурно. Слушай, Алечка, ты сама говорила, как-то вы ее не так воспитали, такая типа пугливая. Я вот исправляю то, что вы накосячили. Опять.

Папа чуть вскинул бровь, наблюдая за Толиком, потом улыбнулся.

— Ладно, Алечка. Она же там не одна, а с Толиком.

Мама долго смотрела на папу, потом скинула пепел в его чашку.

— Не одна, а с Толиком!

Папа задумчиво продолжал мешать сахар и пепел в кофе.

— Разве для тебя это не аргумент? — спросил папа. Я бы порадовалась, что папа на моей стороне, но я только и могла думать о том, что Толик поцеловал меня. Сердце мое носилось в груди туда и сюда, хотелось распахнуть себе кости и выпустить его полетать.

Мне было, как и многим юным и восторженным особам во все времена, вовсе не до того, что мои родители волновались.

В этом, на мой взгляд, состоит одна из базовых несправедливостей детско-родительских отношений. Ты их воспитываешь, воспитываешь, а потом они гуляют по трассе с зэками на двадцать два года себя старше. Как бы сильно ты ни старался.

Мама сказала:

— Как вы могли умудриться опоздать на автобус?

Вот это сложно было объяснить. Чернушных историй мы с Толиком избегали.

— Да нас попросили одну деваху шестилетнюю деду переправить, а мы запутались, не туда уехали, к заводу какому-то, что ли, короче все жгуче было, еле нашлись, — сказал Толик легко. Врал он отлично, ловко, обаятельно и совершенно невозмутимо, как это говорят, глазом не моргнув.

Мама сказала, уже чуть спокойнее, сделав долгую, заставившую ее закашляться, затяжку:

— Могли бы и позвонить. Почему я должна тебе названивать, Рита?

— Не должна, мам, — сказала я. — Извини, пожалуйста.

— Аль, она тебя не слушает, она хочет спать.

Не совсем правда, спать я вовсе не хотела, но в чем-то папа был прав — на мамины нотации меня откровенно не хватало.

— И вообще, — сказала мама. — Она просто не приспособлена ко всей этой атмосфере.

— А то, — сказал папа. — Мы-то с тобой сливки общества. Папа — грузчик, мама — прачка, да копеешна заначка.

— Витя, ты на моей стороне или на его стороне?

Папа помолчал, отпил кофе, в который мама сбросила пепел, поморщился, покачал головой, а потом сказал:

— На Ритиной. Цветочек, иди спать.

Я широко, картинно зевнула и сказала:

— Спасибо. Спокойной ночи.

— Утра, — сказала мама.

Когда я уходила, мама уже потрясала новой сигаретой.

— Она еще и заболеет, Толик! Идти всю ночь! По холоду!

И в этом смысле мама оказалась права. Я грохнулась на кровать, не то что не зайдя в душ, даже не переодевшись, и немедленно заснула, ноги ломило, но это не помешало мне отключиться, будто отправленному в нокаут боксеру.

А проснулась я с отвратительным насморком и горлом, словно расцарапанным кошками.

Судя по тому, как я невероятно замерзла, и как сложно мне было согреться даже в горячей воде, я еще и температурила, причем довольно сильно.