Ни кола ни двора

Я понимала, что это значит. Отныне и на неопределенное время мы с Толиком были разлучены. Какая злая ирония, стоило нам поцеловаться, и я стала представлять для него смертельную опасность. Я была абсолютно уверена в том, что легонькая простуда убьет моего больного насквозь, бедного Толика. Что стоит мне подойти к нему близко, и он вскоре погибнет от легочной недостаточности, оставив меня безутешной. Я знала, что должна сохранить его жизнь, поэтому в ближайшее время мы не сможем находиться рядом.

Разумеется, я расплакалась, и слезы были такими горячими.

В остальном я была счастлива.

Мама сказала:

— Я же говорила.

Папа сказал:

— Вызови ей врача.

Я сказала:

— Только передайте Толику не приходить ко мне, у меня в комнате сплошные микробы, он ведь погибнет от пневмонии.

— В тюрьме даже туберкулез не зацепил, что ему сделается, — сказал папа.

Врач постановил, что у меня ангина, и прописал мне антибиотики, постельный режим и мои любимые простудные порошки для облегчения состояния.

Заливаясь "Фервексом", я страдала от разлуки с любимым, как только Толик пытался посетить меня, я швырялась в него вещами и говорила:

— Уходи! Уходи ради себя самого! Оставь меня, ты должен жить!

— Я че не в часы посещения зашел?

— Спасай себя, Толя!

— Да че ты начинаешь-то?

— Забудь меня как можно скорее!

— Тебе сосаться не понравилось?

— Разве ты не понимаешь, что я — источник смертельной опасности для тебя.

— Че-то я не вывожу.

— Ты что не понимаешь, что простая ангина может тебя убить?

— Да я курю сигу за сигой. Даже ща курю.

— Я не хочу быть ответственной за смерть своего любимого.

Моего любимого. Как приятно было это произнести.

— Ну лады. А мы типа вместе?

— Да, — сказала я. — Просто временно разлучены. Живи своей жизнью, я тебя не держу.

Судьба Сулима Евгеньевича меня не так волновала, и я убедила маму не отменять занятия. В конце концов, мне было мучительно скучно, и я хотела поиграть с ним в "Мортал Комбат". И рассказать обо всем, конечно.

Мама заставила меня надеть маску, так что Сулим Евгеньевич вынудил меня играть за Скорпиона, в остальном было весело.

— Так, — сказала я, когда на экране пульсировали слова "раунд второй". — Случился мой первый поцелуй.

Сулим Евгеньевич воспользовался моим романтическим настроением и немедленно напал на моего бедного Скорпиона весьма брутальным даже для Сони Блейд способом.

— И что ты будешь делать со своим сидевшим Симором Глассом?

Я помолчала, стараясь сосредоточиться на игре, понажимала на кнопки в произвольном порядке, как делала всегда, потом отложила джойстик и сказала:

— В смысле? Любить его, и трахаться с ним, и помогать людям.

На экране происходило такое форменное издевательство на моим Скорпионом, что пришлось снова схватиться за джойстик.

— Ну хорошо, предположим, а потом?

— А что потом? — спросила я. — Потом мы умрем, потому что все умрут. Но это не так уж страшно, я недавно поняла.

— Я имею в виду, у него ни кола ни двора. Что вы будете делать?

Я даже задохнулась от возмущения. И эту сакраментальную старческую фразу я слышала от человека по полгода проводящего в спячке.

— Жить, — сказала я. — Путешествовать, наверное. Мне представляется, что мы будем путешествовать.

— Значит, у него евангельское безумие, а у тебя?

— Тоже, — сказала я.

Соня Блейд добила Скорпиона, и Сулим Евгеньевич повернулся ко мне, отвел взгляд от по-пацански задорной блондинки в кепке.

— Ты собираешься делать что? — спросил Сулим Евгеньевич. — На что ты будешь жить? Твои родители же не будут его обеспечивать вечно.

— Он что-нибудь придумает, — сказала я. — Да и нужно нам совсем мало.

— Это тебе мало нужно? А как же твоя золотая ложка во рту?

— Я думала, ее не видно.

— Не смешно.

Мы помолчали. Я не знала, что сказать Сулиму Евгеньевичу, вдруг озаботившемуся моим будущим. Я не думаю, что меня вообще очень сильно волновало, что будет завтра. Я хотела ощущать себя нужной всем этим людям, знакомым и еще нет, хотела узнать о жизни больше, увидеть больше, узнать, какими бывают люди. Я хотела засыпать и просыпаться с Толиком, и мне было все равно, где.

Я совсем не думала о деньгах, о том, как отреагируют родители, если узнают, вообще о том, как будет устроена моя жизнь.

Я хотела жить.

Можете считать меня романтической дурочкой, но таков был мой духовный путь. Я сказала:

— В идеале, конечно, хорошо бы отучиться, но я пока не знаю, на кого. Может быть, мне стать режиссером? Сниму про него фильм.

— А работать-то ты кем будешь?

— Кем-то, кто помогает людям. Еще не знаю тоже. А ты кем работаешь?

Сулим Евгеньевич помолчал, потом протянул:

— Я работаю тунеядцем, который делает вид, что он работает репетитором. Так что, ты права, не мне тебя осуждать. Я просто имею в виду, что это красивый образ, но ты должна подумать, крошка-дауншифтер, хотела бы ты в самом деле бомжевать с бывшим зэком?

— Не знаю, — сказала я. — Но не узнаешь — не проверишь, так ведь? Как я пойму, кто я на самом деле, если я почти ничего в жизни не видела. Не знаю, как бывает.

Был ли он прав? Ну хоть чуть-чуть?