Ни кола ни двора

— А я думал, ты фригидная. Тоже непонятно, почему.

Чуть погодя, Сулим Евгеньевич добавил:

— Тебе просто нечем тут заняться. Вот ты и ударилась в народные религиозные практики, гендерно обусловленные, притом.

— Мой папа, кстати, был бандитом.

— Позднее у тебя, Рита, зажигание.

Я глубоко затянулась, выкашляла облачко дыма.

— А как твоя мадам?

— Хочет развестись с мужем и приехать ко мне, в Вишневогорск. Учит русский. Видимо, дошла до пословицы "с милым рай и шалаше". Жаль, что с милой — только в Париже.

Сулим Евгеньевич отложил джойстик, откинулся назад, улегся на полу.

— Не знаю, — сказал он. — Рита, мне двадцать восемь лет. Я чувствую, что должен что-то сделать в этой жизни. Не знаю только, что.

О нет, подумала я, только не чувак с проблемами, похожими на мои.

Я сказала:

— Что-нибудь великое?

— Да не обязательно, хотя бы что-нибудь.

Сулим Евгеньевич почесал ровный, красивый, почти скульптурный нос.

— Да уж. Жизнь — сложная штука. Только, умоляю тебя, на лингвистику не поступай. Отец твой с меня три шкуры сдерет.

— Он может, — сказала я. — Как я теперь понимаю. Если честно, у меня нет никаких идей, куда поступать, и кем быть. Никем не хочу быть.

— Ты и сейчас никто. Все по-прежнему.

— Пошел ты, — сказала я беззлобно. На Сулима Евгеньевича сложно было обижаться, он как-то так говорил всегда, словно и сам своим словам значения не придавал. И оскорбления не получались.

Я сказала:

— Люблю его.

Он сказал:

— О этот безрадостный космос русских женщин. Да люби, только потом он тебя топором зарубит.

Я пожала плечами.

— А ты любишь Франсин? — спросила я. Сулим Евгеньевич тоже пожал плечами.

— Сложный вопрос. Не знаю, люблю ли я хоть кого-нибудь. Наверное. Если кого и люблю, так это ее.

Ответ меня удовлетворил. Любовь — сложное, противоречивое чувство. Мы еще немножко поиграли на приставке, затем урок закончился.

Когда Сулим Евгеньевич ушел (на крыльце он еще долго о чем-то разговаривал с Люсей, иногда клонясь к ней совсем уж близко), я выкурила еще одну сигарету и решила все-таки пойти к Толику. В конце концов, если я любила его, значит я страдала. А страдать — вредно для психики, вредно для сердца, по возможности, надо сокращать время страданий до минимума. Нужно было разобраться с Толиком, сказать, что, если он не любит меня, я его тоже больше не люблю.

Я спустилась вниз, Толик сидел на диване в гостиной, перед плазмой. На экране я увидела какое-то мельтешение телесного цвета. Толик смотрел порнуху без звука. Наверное, он решил никому не мешать. В зубах у него была сигарета, рядом на диване стояла тарелка с подтаявшим апельсиновым мороженным, грязная ложка валялась рядом.

Толик вздохнул, скинул пепел в тарелку, ложкой зачерпнул мороженое, съел, облизнулся и запустил руку себе в штаны.

Я думала посмотреть, как он это делает, но мне вдруг стало мучительно стыдно. Я сказала:

— Толик, вы вернулись.

Теперь я решила быть с ним на "вы", снова. Раз уж я ему неинтересна.

Толик тут же вытащил руку, впрочем, без суеты, помахал мне.

— Здорова! Мороженое хочешь?

— Здравствуйте. Вы все время пропадаете. Я думала, что увижу вас в воскресенье, на литургии.

— Ну ты барышня прям вся. Че ты выкаешь?

Я продолжала гнуть свою линию, упрямо и механически.

— Раз уж вы такой религиозный, почему не посещаете церковь?

Толик, наконец, не без тоски, выключил порнуху.

— Точно мороженого не хочешь? — спросил он, развалившись на диване и закурив новую сигарету. Тарелку Толик поставил себе на живот, на мороженом осел пепел, зрелище это почему-то (развеселое, оранжевое мороженое и разводы пепла, бычки, сложенные на краю тарелки) казалось мне очень удручающим.

— А в церковь, — сказал Толик. — Я уже находился. До конца жизни, на. Утром проснусь, перекрещусь, покурю и еще лучше посплю. Это Богу угоднее. Хотя я все равно не сплю. Так, дремлю только. Ну и ладно! Бог в курсах.

Толик поцеловал крест, затянулся сигаретой и выпустил дым в мою сторону.

— У вас извращенные понятия о Боге.

— Нормальные понятия. Все в ажуре, Толик — волшебный. Помогает людям всей земли.

Он помолчал и добавил:

— Начал, однако, с малого. Ну че ты, Рита, киснешь, а?

— Вас совсем не бывает дома.

— Гость хорош три дня. Будет варик — съеду ваще. Выше нос, все путем.

Я сделала пару шагов к нему и увидела, что порнуху он не выключил, а просто поставил на паузу. Потная блондинка широко раскрыла рот, нос у нее блестел.

— Вы сказали, вы поможете мне.

— А я помогаю, — он пожал плечами.

— Высокого вы о себе мнения.

Толик затушил сигарету в мороженном, с хрустом потянулся, закашлялся, едва не перевернув тарелку.

— Так че тебе надо-то от меня? — спросил он участливо.

Я заметила, что у него стоит. Во всяком случае, мне так показалось, расстояние между нами все-таки было приличное. Треники-предатели, подумала я, и засмеялась.

— Во, теперь ржешь еще. Во ты коза, в натуре.

Я сказала:

— Толик я же люблю вас.

Он поглядел на меня странно, потом засмеялся громче моего, развязнее.

— Ну.

— Вы меня любите? Я вам немножко нравлюсь? Как женщина.

— Женщина, на, — выдавил он, продолжая смеяться, а потом вдруг глянул на меня и просиял.