Ни кола ни двора

Он стоял рядом с Толиком. Высокий, тощий, лопоухий, с длинными глазами и печальным, длинным носом. Эдик был некрасивый молодой человек, какой-то внутренне негармоничный и явно дерганный.

— У матери его шиза была. Таскала всякие вещи с помойки. В детстве привязывала Эдика к стулу. Никто не знал ее имя, все называли ее мамой Эдички. Толик какое-то время жил с ними и говорил, что видел ее паспорт, и что она сменила имя на Мама Эдички. Мама Эдички Шереметьева. Толик говорил: мама Эдика, именуемая мамой Эдика.

Папа засмеялся чему-то своему, я улыбнулась. Как часто становится неловко, когда слушаешь чьи-то личные, узкокорпоративные шутки. Особенно те, которые делились с теми, кто уже умер.

— Убили его, — сказал папа. — А это вон Антоха Губанов, я тоже рассказывал. Друг мой старый. Когда меня опека в детдом забрала, помнишь, я говорил? Мы там познакомились. Потом мать меня вернула, а он там остался. Сел за причинение тяжких телесных, по малолетке еще. Потом освободился, у нас тогда все завертелось как раз.

Антон Губанов был серьезный молодчик, довольно накачанный, хмурый. Он единственный не улыбался даже чуть-чуть. Коротко стриженный, почти бритый налысо, на голове только чуть-чуть щетинки.

— И его убили тоже, — сказал папа, цокнув языком. — Вот, а это Колька Алликмяэ. Эстонец наполовину. Отслужил в Афгане, потом спивался, пока его Эдик не припер в дело. Они соседи были. Хороший был парень, добрый очень. Клоуном стать хотел, но после войны поступать не решился. Не любят, говорил, дети клоунов-убийц.

Тут даже я засмеялась.

— У него ранение осколочное было, в голову. Речь очень исказилась, странно говорил, думали, тупой, на работу не брали никуда.

— А что с ним случилось? — спросила я. Коля Алликмяэ был светловолосый почти до белизны, немножко картинно, по-европейски красивый, хорошо сложенный юноша.

— Застрелился. Ну, это ожидаемо было. Депрессивный был мужик.

— А это кто?

— Это Костя Русый. Он в милиции работал, его куда-то там послали, не то в Сумгаит, в Ош. Нет, Ош позже был. В Сумгаит, наверное. У него там девочка была, ее убили. Он нашел, кто, и разобрался по-своему. Пришел сдаваться, ему там посочувствовали, задним числом уволили, ну и все, прикрыли, короче. Понятно, что идти особо некуда было. Да всем нам.

Костя Русый был парень с ожесточенным, злым лицом, совсем не очаровательный, даже в юности. Я смотрела на молодые, почти мальчишеские лица. Обычные русские ребята, все светловолосые, кроме моего рыжего папы. Переодеть бы их в военную форму, состарить фото, и получилось бы очень трогательно — фронтовые друзья.

— А с ним что?

— Да что ему сделается? В Москве живет сейчас. У него дочка взрослая, старше тебя.

Папа вдруг быстро, как бы украдкой спрятал фотографию под стопку.

— О, а вот и мама. Смотри, это наша с ней первая фотка.

Мама с двумя хвостиками в желтых леггинсах смеялась, а папа держал ее на руках. Судя по всему, он болтала ногами в момент, когда фотограф их запечатлел, одна ее затянутая в солнечный желтый ножка превратилась в цветовое пятно.

— Толик фоткал.

Еще пару часов я рассматривала с папой фотографии, большинство людей на которых были уже мертвы или очень-очень далеко.

Как и во всех старых фотографиях, в этих была трагедия уже сбывшейся судьбы. Исполненного приговора.

Папа иногда на фотографии даже не глядел, тыкал пальцем почти наугад, называл имена.

Я хотела обсудить все это с Толиком, но дома его не оказалось.

На следующий день он тоже не вернулся. И еще через день. На одной из утренних пробежек я спросила у папы, где Толик, неужели он выгнал его из-за меня. Папа пожал плечами.

— Толик гуляет, где ему вздумается, и сам по себе.

На четвертый день Толик явился, но я тогда уже крепко спала, затем он снова исчез. Я подумала, что он избегает меня и решила, что, в таком случае, не буду искать с ним встречи. Так прошло две недели, Толик появлялся и пропадал, а я за ним не охотилась.

Мы увиделись всего пару раз, в основном, когда я спускалась на кухню. Толик был приветливым и радостным, но мне этого было недостаточно. Я хотела его внимания.

Тогда я решила страдать. Тут как раз родители настояли на том, чтобы я занималась английским, ведь Сулим Евгеньевич вернулся из Франции и готов был приступить к своим обязанностям. Мне требовались свободные уши, поэтому я покорно согласилась.

Сулим Евгеньевич, если уж быть до конца честной, не то чтобы учил меня английскому. Вряд ли можно было считать старую игру про дракончика Спайро без субтитров образовательным маршрутом.

Иногда мы разговаривали, иногда по очереди играли на приставке (разумеется, звук мы выключали), иногда, если мне удавалось найти второй джойстик, вонзались в разные файтинги.

Сулим Евгеньевич мне нравился. В первую очередь тем, что ему было плевать на свои обязанности. Его можно было даже убедить сделать за меня домашнее задание.