Ни кола ни двора

Еще мне нравилось, что у него странное имя. Когда-то мама Сулима Евгеньевича закрутила роман со знойным кавказским парнем. Ее молодой человек, в конце концов, укатил на малую родину, оставив ей сына, приятные воспоминания и чувство глубокого разочарования в жизни.

Мама назвала сына в честь отца, а отчество ему дала дедово.

Правда, она не знала, что полное имя ее возлюбленного было Сулейман. Так Сулим Евгеньевич получил вместо нормального имени сокращение. Все равно, что, например, Сережа Ахмедович.

Сулим Евгеньевич с отличием окончил МГЛУ, но красный диплом он получил без огонька. Говорил, что учится от делать нечего, чтоб не работать. Потом, правда, впахивать все же пришлось. Он даже поработал научным переводчиком-синхронистом, мама нашла его на одной из конференций.

Сулим Евгеньевич согласился переехать в Вишневогорск. Жизнь там дешевая, а Сулим Евгеньевич от нее почти ничего и не хотел. Он работал весь учебный год, а потом на три-четыре месяца уезжал во Францию, которую любил отчаянно, до рвущегося сердца и совершенно ответно. Там у него были любовница, авеню Монтень и Лувр. В Париже Сулим Евгеньевич жил по-настоящему, на широкую ногу, кутил на все, а потом, изрядно ощипанный и обедневший, возвращался в Вишневогорск и впадал в анабиоз, накапливая жирок на следующую поездку благодаря разнице между большой зарплатой и скудными возможностями ее потратить.

Думаю, Сулим Евгеньевич был моим кумиром. Он жил, как ему нравится, ни на кого не оглядывался, жил странно, диковинно, почти безумно, но так, как ему хотелось.

Я даже не могла утверждать, что по-настоящему его знаю. Со мной он был циничный человек с блеклым, невыразительным тоном, ленивый до невозможности, флегматично-усталый. Мне казалось, в Париже он другой.

Сулиму Евгеньевичу, кстати, досталось от мамы вполне обычное, славянское лицо. Разве что брови были высоко вздернуты и резко изломаны — совершенно по-кавказски и очень красиво.

Я доверила ему много своих тайн. Не уверена, что он хоть одну из них запомнил, но делал вид, что слушает внимательно. А мне всегда был необходим хороший слушатель.

Вот и сейчас Сулим Евгеньевич, отправляя дракончика Спайро в долгий полет, спросил:

— Так что, как прошло лето?

Он любил вопросы, которые позволяют надолго выключиться из беседы, вопросы, которые подразумевают пространные ответы.

— Я влюбилась.

— О? Слушай, забавно, что в этой игре надо прогревать яйца, да?

— Немного забавно, — сказала я. — Знаешь, кто он?

— Нет, — сказал Сулим Евгеньевич. Фиолетовый дракончик летал над Осенними равнинами, так называлась эта локация. В бассейне под ним плавали рыжие листья.

— Он отсидел десять лет в тюрьме. Или даже одиннадцать. Не знаю, как лучше сказать. Представляешь?

— Нет, — сказал Сулим Евгеньевич. — А за что?

Дракончик Спайро залетел в переливающийся голубым и розовым, как рассветное небо, портал. Несмотря на ужасную графику, все-таки эта игра казалась мне красивой.

— Не знаю, — сказала я. — За рэкет, наверное.

— А столько дают?

Я пожала плечами.

— Наверное. Не знаю.

Сулим Евгеньевич сказал:

— А. Это, наверное, тот урка, который порнуху в вашей гостиной по спутниковому смотрел, когда я пришел.

— Что?! Он вернулся?!

— Видимо, если это он.

— Ты что, совсем не удивился?

— Подумал, он дружелюбный грабитель.

Я спросила:

— Покурю?

— Да, конечно. Без сигаретки про такого не поговоришь.

— Если что, я свалю на тебя.

— Без проблем.

— Понимаешь, он единственный мужчина в моей жизни.

— Даже обидно.

Но я его не слушала. И в то же время, конечно, убеждала послушать меня.

— Послушай, я — Саломея, а он — Иоканаан.

— А твой папа — Ирод, обещал мне заплатить за месяц.

— Сулим!

— Я слушаю, слушаю. Хочешь отрезать ему голову? Скорее, он отрежет голову тебе.

Потом Сулим Евгеньевич вздохнул:

— Ох уж эти русские женщины.

С русскими женщинами Сулиму Евгеньевичу было так сложно, что он успокоился только найдя себе француженку.

— Что? — спросила я. — В смысле?

Сулим Евгеньевич пожал плечами, с тоской неоцененного студента заговорил, пока Спайро скользил вниз по небесной спирали:

— Это какая-то особая черта русских женщин, почти религиозное подвижничество — найти грешное убожество и влюбиться в него до потери пульса, себя забыв.

Я пожала плечами.

— Нет. У меня не так.

Но Сулима Евгеньевича было не остановить. Иногда он пратиковался, от скуки жизни в Вишневогорске, в написании всяких эссе на вольные темы.

— Думаю, так женщины стараются прикоснуться к Богу, к его любви.

Я рылась в столе в поисках сигарет. Теперь была моя очередь пропускать мимо ушей его слова. О, вот и сигареты!

— Нет, серьезно, это форма мученничества, Рита, и она для старых телок, у которых с личной жизнью ничего не сложилось. Своего рода монашки. Сидят, ждут по пятнадцать лет, обхаживают урода своего.

— Он уже вышел, — сказала я, закуривая, кинула пачку Сулиму Евгеньевичу, он тоже выудил себе сигарету. Я снова села с ним рядом, мы покурили, и я сказала:

— Хочу его соблазнить.

Сулим Евгеньевич снова вздохнул:

— Не разжигай углей грешника, чтобы не сгореть от пламени огня его.

— А я думала, ты мусульманин.