Ни кола ни двора

— Не выгоняй его! Я упала случайно! Он спас мне жизнь!

— Рита, иди домой.

Папа втолкнул меня в коридор и закрыл за мной дверь. Я осталась стоять в очень тихом, еще по-утреннему сонном доме. Снаружи папа что-то говорил Толику, тише, чем я ожидала. Тогда я глянула в окно — Толик улыбался и кивал, потом развел руками с такой комической тоской, что папа, кажется, засмеялся.

Ну, подумала я, разберутся без меня.

Папа отчего-то давал Толику очень большой кредит доверия.

Я осторожненько пошла вперед. Мои следы на паркете, чистом и гладком, были темными. Я подумала, что я, будто живой мертвец, вырвавшийся из тесной утробы могилы и вернувшийся домой. К пятке моей прицепился гнилой лист, и он тащился со мной до самой ванной.

В ванной я скинула ночную рубашку, стянула трусы и осталась только в цепочке с крестиком, сердечком и якорьком.

Мой палец стал уродливым и красным, мои глаза — тоже. Мои ноги были грязными.

Я долго водила ладонью от груди к животу и ниже, представляла, что это делает Толик. Потом набрала полную ванную горячей воды и залезла в нее, не обращая внимания на боль.

Вода стала серой от грязи.

Я долго лежала, не особо понимая, на каком я свете. Лампочки над головой сверкали, сияли — будто нимбы, но без икон. Палец болел так сильно, что хотелось плакать, но я держалась.

Я не какая-нибудь там слабачка, я очень хорошо выдерживаю физическую боль. В детстве я почти не плакала, а потом стала плакать много, словно прорвало дамбу моего терпения.

Почему-то я снова подумала о Жорике, о том, что у него не было бы всех этих проблем. Во всяком случае, он бы точно не вступал в странные отношения с папиным другом Толей Тублом.

Жорик бы знал, кем хочет стать, и в это самое время, наверное, спешил бы на пару где-нибудь в Москве или даже в Лондоне. То есть, тогда не в это же самое время, в аналоговое время, но вы ведь поняли.

Жорик бы не раздумывал, сделать ли ему самый важный вздох.

Даже если бы Жорику было нестерпимо больно, он решил бы все быстро и без лишних сантиментов. Он сверхчеловек, этот Жорик.

Через какое-то, крайне неопределенное, время я услышала голос Кати.

— Рита, чай я оставлю в твоей комнате. Смотри, чтобы не остыл, выходи давай.

— Ладно! — крикнула я. — Сейчас.

Но вместо этого я еще долго, почти без перерыва, мастурбировала в грязной воде. О Толике я не думала. Я вообще ни о чем не думала. Черная пелена казалась мне довольно сексуальной.

Я вышла из ванной недостаточно чистой. Долго вытирала полотенцем волосы, но удовлетворенной не осталась — ни в одном из смыслов.

Господи, подумала я, чего же мне не хватает? Меня любят, я здорова, молода и богата. Почему я несчастна?

Распустила сопли, ты просто не видела боли. Так ответил мне мой внутренний Бог. На себя, грязную, я напялила чистую ночную рубашку, розовую с тортиком. На тортике горело шестнадцать свечек. Значит, рубашке было два года.

Хотелось лечь в постель, но для начала я решила навестить Толика. Мне было интересно, я подумала, может быть, он там тоже себя трогает, может, он думает обо мне?

Я осторожно, на цыпочках спустилась на один пролет вниз, прошлась до его комнаты легко, как ветерок.

Перед дверью я замерла. Почему-то сложно было решиться к нему войти, даже просто посмотреть на него.

В какой-то момент мне даже показалось, что я придумала Толика, вот и все, и комната пустая. Отрезвил меня навязчивый, стойкий запах табака. Как будто он курил в этой комнате уже двадцать лет.

Наконец, я открыла дверь.

В комнате, хотя, может, мне и показалось, было чуть туманно от дыма. Толик лежал на спине, в зубах сжимал сигарету, он не шевелился. Совсем-совсем.

Может, нашел удобную позу, чтобы дышать, расправил, так сказать, легкие.

Некоторое время я думала, что Толик спит, потом поняла, что глаза у него приоткрыты, совсем чуть-чуть, так и не увидишь ничего.

Он казался каким-то блеклым, изможденным, как свежий труп.

Неожиданно Толик вскинул руку, мягко провел по воздуху пальцами, лениво мне помахал, в общем-то. Я даже испугалась, хотя ничего такого в его жесте не было.

Как испугалась бы, если бы кто-нибудь помахал мне из гроба.

— Как дельфин, помнишь?

Его голос был хриплым, сигарета в зубах почти догорела, на ней образовался длинный столбик пепла, который Толик умудрился сохранить, произнося эти слова.

— Не подожги дом, — сказала я. — Пожалуйста.

Толик едва кивнул, и столбик пепла, наконец, упал ему на грудь. Он прижал пепел ладонью, как надоедливое насекомое.

— Пожалуйста, — повторила я.

Толик сказал:

— Спасибо.

Он хрипло засмеялся, открыл и снова прикрыл глаза. Толик находился в странном состоянии, в полудреме. Я подумала, что сейчас могла бы с легкостью залезть на него, расстегнуть ему штаны, потрогать его немного и сделать все самостоятельно.

Не знаю, почему я так подумала.

Мне такого даже не хотелось, мне хотелось быть желанной. Просто это была возможность.

Толик сказал:

— Тебе бы поспать.

Я сказала:

— Тебе бы тоже.

Он скосил взгляд на меня, едва заметно улыбнулся, и я подумала: по-своему он спит.

— Спокойной ночи, — сказала я. — То есть, утра.