Ни кола ни двора

Почему я все-таки с ним шла? Не сказать, что я совсем уж глупая, совсем уж нелепая и ничего не понимаю. Не стоит идти со взрослым мужиком, только откинувшимся, к тому же, в лес на рассвете. Нет таких обстоятельств, при которых стоит. Даже если так скучно, что хочется лишиться девственности — не стоит все равно.

Я даже не могу сказать, что доверяла ему, Толик не выглядел ни безопасным, ни добрым.

Более того, если сначала мне казалось, что все мои старания — зря, что моего кокетства он совсем не замечает, то теперь я видела, как Толик на меня смотрит.

Я совсем не так представляла себе взгляд мужчины, который хочет секса. Мне казалось, взгляд этот должен быть томнее и темнее. У Толика глаза были скорее задумчивые и голодные, так смотрят на меню в ресторане после долгого, очень долгого и насыщенного дня. И перед еще более насыщенной ночью.

Иногда он улыбался, и почему-то я понимала, что он думает о сексе.

Отчасти мне такое внимание было приятно. Оно заставляло меня ощущать, что я — реальна, что у меня есть тело, и оно как-то связано с биологическим видом "человек".

С другой стороны, часть меня оставалась холодной, как рыба, непричастной к этой прогулке вовсе.

Я спросила Толика:

— А мой папа убивал людей?

В тот момент мы как раз вошли под сень леса, это было донельзя символично. Толик поглядел на меня странно и сказал:

— Ну пробьешь это, а делать что будешь с тем, что узнаешь?

— Жить, — сказала я. Толику мой ответ понравился, он ответил:

— Всякое бывало. И убивал тоже. Гордиться тут нечем.

Но неожиданно Толик сказал еще кое-что:

— И стыдиться тут нечего. Жил как жил. Что тебе в этом копаться? Бог рассудит.

В том, что он сказал, была циничная, но правда. Я думала, он начнет заливать мне, какими плохими, какими ужасными людьми они были, как он ненавидит себя и папу в то время. А Толик говорил легко и спокойно. Я глядела на солнце, оно улеглось, довольное, на гамаке из черных ветвей, хитро и ладно сплетенном. Я шла по ковру из палых листьев, мягкому и нежному. В лесу было еще холоднее, но земля так приятно и сладостно остужала мой бедный больной палец.

Толик сказал:

— Много думал над тем, что ты сказала. Про мертвые растеньица.

Много — это примерно пять минут.

Я потерла озябшие коленки, Толик проследил за мной взглядом. Мне кажется, он думал, есть ли на мне трусы.

— И? — спросила я. — Если, кстати, вы хотите меня изнасиловать или даже убить, знайте, что мне совершенно все равно.

— Да ну тебя, — сказал Толик. — Я теперь хороший.

— Формулировка подразумевает, что раньше вы так делали?

Он пожал плечами. Не да и не нет. Ничего конкретного. Вдруг Толик просиял:

— В общем, это такое чудо ваще жить.

— Чудо чудное, диво дивное.

— И не надо вот этого вот. Я имею в виду, ничего нет ведь, кроме этого. Кроме всего, что есть. Больше ведь нету ничего.

От абсурдности фразы у меня, как это бывает при решении сложных задач, зачесалось в голове.

— Что?

Толик пожал плечами.

— Ну, я имею в виду, как этого всего мало, того что есть, по сравнению с тем, чего нет и быть не может. Разве ж оно не прекрасно любить все, что реально, а? Че думаешь? В смысле, мы полюбас так мало узнаем о мире, в который пришли, так мало увидим, но разве не круто все равно? Как будто тебя швырнули в гору сладостей. Понятно, что все не схаваешь, но все равно прелесть.

— Я бы не сказала, что это сладости.

— Ну лады. Сладостей и иголок.

Гора сладостей и иголок — вот так он видел мир. Толик сказал:

— Ты вроде губки, впитаешь, что успеешь, прежде, чем тебя сунут в мусорку. Я думаю, Богу нравится, когда мы стараемся откусить самый большой кусок пирога.

Мы вышли к озеру. Оно блестело и сверкало на солнце. У воды было еще холоднее, я то и дело ежилась. Толик, должно быть, тоже озяб, но мне вдруг показалось, что ему это нравится — пробирающий до костей утренний холод, делавшийся только сильнее от бессонной ночи.

Озеро казалось красивым и неожиданно бескрайним. Мне всегда думалось, что оно такое маленькое, серебряная точка и все. Где-то у берега плеснула хвостом и исчезла рыба.

Толик сказал:

— Тебе надо жить. Ты молодая. Как хорошо быть молодым. Ваще улет, ты просто не понимаешь еще ниче.

Я забыла о холоде. Солнце играло с серебром воды, превращая его в золото — странная алхимия, удивительный фокус, который мне показывал Бог.

Толик сказал:

— Во. Красиво?

Я потерла глаза, поморгала.

— Да. Красиво.

У Толика в белесых ресницах путались искры солнечного света. Это тоже было красиво.

Я сказала:

— Но что толку?

Он пожал плечами.

— Толку ни в чем нет, так что забей просто. Надо жить по сердцу, по мозгам если жить, это несчастье.

Он выпускал изо рта сигаретный дым, и казалось, что это пар на холоде, и что осень куда более поздняя, что почти зима.

— Нет, серьезно, что толку от солнца, если оно холодное?

— Философ, бл… блин. Ничего толку, чего завела, толк-толк. Просто хорошо, что ты можешь про это подумать, что это существует, и ты существуешь. Все хорошо, даже больно когда тебе.

Палец заныл, будто отозвался на его слова. Вокруг меня пели птицы, я только это заметила. То здесь, то там, их голоса возникали и таяли.