Ни кола ни двора

Неожиданно он наклонился, снова взял мою ногу и принялся смывать водой грязь. Сердце у меня забилось часто-часто.

Толик сказал:

— Но я тебя жизни учить не буду, живи ее, как хочешь.

Он опустил и мою вторую ногу под воду, я подалась назад, от холода свело даже плечи. Запрокинув голову, я увидела большое, пушистое облако. Я почти не чувствовала прикосновений Толика, но ощущала кое-что другое: странное, томительное и доверчивое чувство.

И свое желание я тоже представляла себе совсем не так.

Толик сказал:

— Тебе бы поглядеть, че в мире есть. Может, поняла бы, какое тебе интересно. Витек с Алечкой родители хорошие.

Но. Здесь было какое-то "но".

Я сказала:

— Хочу искупаться.

Он сказал:

— Давай.

— А я не утону от холода?

Толик повел плечом, любимое его, странное, рваное движение.

— Без понятия. Но если хочется так, то это без разницы. С осознанием того, что за косяки при любых раскладах отбашляешь живется легче.

Вот такая вот философия на фене. Фенесофия.

Я сказала:

— Тогда отойдите.

Я подумала, стоит мне разбежаться и прыгнуть, рухнуть в холодную воду, как я тут же стану другим человеком. Может, мы поговорили, я открылась, а теперь я окунусь в местный Коцит, и стану новой Ритой. Ритой-лучше-прежней. Все обрадуются.

Толик отошел в сторону, как можно дальше, так что пятки его качались над водой. Я прошлась по мостику обратно, скользя мокрыми ногами, боясь грохнуться.

Это оказалось проще, чем я думала. Я разбежалась и просто не останавливалась. Рухнула в ледяную воду, такую холодную, что, я знала — в ней можно умереть.

Наверное, это цепляло меня больше всего. Возможность. Не такая уж и плохая из меня вышла Вирджиния Вульф.

Было неожиданно глубоко, и я ушла под воду. Больше она не казалась мне прозрачной, теперь вода стала черной. Странное дело, я не касалась ногами дна. А, может, это и иллюзия, может, так причудливо моя память сложила чувства и реальность.

Солнце пробивалось сюда с трудом. Я даже хотела остаться здесь, внизу, но нестерпимый зуд в груди, зуд, переходящий в жжение, заставил меня выплыть, вырваться из воды. Толик подхватил меня.

— Наплавалась?

Я покачала головой.

— Нет! Хочу еще!

Я снова нырнула, ушла под воду, свет мгновенно померк. Мне захотелось сделать глубокий вдох. Я знаю, это глупо. Думаю, на самом деле я не желала смерти. Поэтому я не сделала того вдоха. Я просто задержала дыхание и смотрела на отдаляющийся, охватываемый чернотой со всех сторон, почти голубой свет. Как будто пространство надо мной стянул лед.

Меня вытащил Толик. С неожиданной для его болезненности силой, он схватил меня и вырвал из воды. Меня била крупная дрожь, руки и ноги дергались. Толик прижал меня к себе, он казался невероятно горячим, как огонь. Его золотые клыки нестерпимо, почти мультяшно сверкали, когда он сказал:

— Хорош, хорош!

— Ты же сам сказал! — крикнула я. — Башлять за косяки, или что?

Он засмеялся.

— Во-во!

Он прижимал меня к себе, обтирал ладонями до жжения, руки его, в какой-то момент, в какой-то очень мимолетный миг, были под моей рубашкой, но ни он, ни я, ничего не успели понять.

— Пошли, Ритка.

Я заплакала.

— Девки сложные.

Я завыла.

— Ну-ну.

Он мягко донес меня до конца моста и поставил на землю, на влажные листья, склизкие, подгнивающие. Они были не золотые и не красные, зеленые с прочернью — просто палые, не до конца осенние еще.

— Давай, Ритуля, — сказал он. — Шевелись.

Мне не было плохо физически, но я ощущала такую боль. А думала, что мне станет легче. Мне даже пришло в голову, что я одержима дьяволом. Что во мне сидит какой-то демон, который и делает так больно. Иначе это объяснить не получалось — жжение в груди, будто на душу вылили кипяток.

Я плакала всю дорогу обратно, сумела собраться только перед самым домом. Я представляла: если нас встретят, решат, что Толик меня изнасиловал. Мне совсем не хотелось, чтобы о нем так думали.

Я сказала:

— Расскажи мне анекдот.

— Ну, я так не могу, по заказу-то. Я ж тебе не клоун.

— Тогда просто расскажи что-нибудь, что угодно. Хочешь, историю расскажи.

— Не хочу, — сказал Толик. — Ладно, слушай анекдот. Приходит новый русский, значит, в ювелирку и говорит: крест бы надо, да побольше. Ему показывают кресты, один, пятый, десятый, он смотрит, потом кивает: вот такой вот хочу. Тока вы это, гимнаста снимите.

Почему-то я засмеялась, и смеялась до самых ворот, пока мы не столкнулись с папой.

Он выходил на пробежку. На лице у него совсем не было волнения, конечно, он думал, что я сплю. Мне даже было жаль забирать у него эти секунды спокойствия. Когда он нас заметил, я сразу сказала:

— Блин, пап, я случайно в озеро упала.

— Что упало, то пропало, — сказал папа и засмеялся. А потом до него дошло.

— В дом, живо!

— Пап, я…

— В дом!

Толик улыбался, папа посмотрел на него искоса.

— А ты уж останься.

— Да ну да.

Я снова попыталась высказаться:

— Пап, я…

Тогда он взял меня за руку, крепко и мягко, и повел домой. Я семенила за ним, все время оглядывалась на Толика.

— Он мне ничего не сделал, — прошептала я. — Просто мы пошли гулять.

— В ванную, а потом напряги Тоню сделать тебе чай с имбирем, она как раз завтрак готовит. И с медом!