Ни кола ни двора

Мы приехали рано, дома еще никого не было, но я боялась наткнуться на Катю, Люсю или, тем более, Тоню, так что первым делом прошмыгнула в родительскую ванную. Я стащила с себя одежду и долго стояла под душем, скребла себя мочалкой и плакала.

Не потому, что я его боялась, или мне было так уж противно, или я его ненавидела.

Я просто не хотела, чтобы он думал, будто мое доверие это вещь, которую можно и, тем более, нужно вот так вот сломать.

Наверное, это была первая в моей жизни настоящая обида.

Раньше я почти никогда не обижалась всерьез, не знала этого чувства, похожего на раздавленный в груди лимон.

Больше всего мне, наверное, стало обидно оттого, что он считал, будто моя любовь так легко исчезнет. Что я так мало его люблю.

А я чувствовала, что у меня внутри большой, сильный и красивый пожар, который не уничтожить. Как будто он не видел, какая я на самом деле красивая — вот такое ощущение.

Я вылезла из ванной, дрожа от холода — такой горячей была вода, и такой резкой показалась мне смена температур.

Под ногами лежал мой грязный, окровавленный спортивный костюм. Как весь этот день. А я была чистой, будто и не прожила его вовсе.

Почему, подумала я, ты не можешь принять, что я люблю тебя?

И вообще представить, что я могу полюбить тебя таким, какой ты есть.

Странное дело, для меня ничто особенно и не поменялось. Толик торговал людьми, но с тем же успехом он мог бы торговать наркотиками или убивать. Я знала, что он теперь совсем другой человек лучше, чем знал это сам Толик.

И мне так хотелось помочь ему.

Но, конечно, в то же время часть меня, рациональная маленькая Рита говорила:

— Если ты не злишься на него, ты — дура. Пусть он тебя в следующий раз изнасилует, тебе и тогда будет плевать?

Часть меня хотела простить его, а другая пищала и царапалась, верещала, что если со мной что-нибудь случится, я тогда буду виновата сама. И в этом смысле Толик своего добился.

Но здесь оставалось только снова привлечь главную мысль Толика — человек бывает слабым, нормально бояться и быть кем угодно, нормально не чувствовать вечной решимости и постоянного энтузиазма, нормально размышлять над тем, правильно ли ты поступаешь.

И, если слушать свое сердце, оно выведет тебя на верную дорогу.

Я в это верила, в то, что и Толик может быть слабым, и я могу тоже, в то, что здесь и хранится наша подлинная человечность, в способности любить и верить, даже когда это сложно.

Вот что я думала об этом.

Так что я засунула в стиралку свой грязный спортивный костюм, завернулась в полотенце и пошла спать.

Сны мне снились ужасно беспокойные, я все не могла понять, где нахожусь, и что, в общем-то, происходит. Мы с Толиком были в каком-то незнакомом городе, причем совсем одни, ходили по подворотням, и Толик говорил, что он опаздывает на какую-то важную встречу, но я не понимала, с кем, ведь никого нигде не было.

Я просила его быть помедленнее, ведь я не успевала, и почти расплакалась. Над головой было темное небо, но вовсе не ночное, а затянутое чем-то, каким-то брезентом, и я думала, что же под ним, день или ночь, и какое солнце, или, может быть, совсем другая звезда.

Внезапно Толик остановился. Глаза у него были красные, как после долгого сна или рыданий.

— Послушай, — сказал он. — Ты, случаем, не знаешь, как правильно надо обойтись с существом, которое живет, мыслит и любит?

— Нет, — сказала я. — А что?

— У меня в тесте попался такой вопрос. Там несколько вариков: а) проституировать б) съесть в) использовать его в качестве подпорки для своего дома г) постараться понять.

— Не знаю, — сказала я и во сне, надо отметить, вправду не знала. Кто-то известный, кажется, говорил, что во снах мы все аморальны.

— Во. Если я завалю тест, меня отправят в ад. Мы, собственно, должны поговорить с Богом. Он обещал подсказать мне что-нить по этому поводу.

— Я думаю, ты должен найти ответ в своем сердце, — сказала я очень серьезно.

— Ну, да, сто пудов, — ответил Толик.

— А где Бог? — спросила я.

Толик указал на тяжелый, проседающий над нашими головами черный брезент.

— О!

— Это он?

— Не. Выше.

И я поняла, что надо всем этим городом не небо, а божественный свет, ровная, негасимая, огненная среда, которая рождает во всем любовь и смысл. Вечный свет. Верхняя часть неба, наполненная огнем — эмпирей. Мы не видели его, вот почему здесь было так темно и жутко. Мы просто не знали.

В то же время другие, слои неба ведь были сняты, и над нами, по сути, затянутая лишь брезентом, сияла открытая рана.

Богу должно было быть очень больно без всей этой синевы и всех этих облаков.

Толик раскинул руки и закричал:

— Ну ты же обещал мне ответы на все вопросы! Ты обещал дать мне подсказку!

Потом он развернулся ко мне и сказал:

— Надо найти длинную палку и все там проткнуть, поняла?

Какая фрейдистская ситуация, подумала я, очень странно.

Толик взял арматурину и, забравшись на скамейку, проткнул ей брезент.

Сквозь дыру полился вдруг такой ослепительный свет, что я сразу же проснулась, не в силах выдержать и секунды. Сердце мое билось быстро и часто.

И я простила Толика.