Ни бог, ни царь и не герой

Илек, большое село верстах в тридцати от Миньярского завода и на таком же расстоянии от станции Кропачево, было мне знакомо. Там я знал даже нескольких сочувствующих партии крестьян. А главное — там теперь обосновался и служил делопроизводителем в волостном правлении Николай Громов, женатый на сестре покойного Саши Киселева, хороший агитатор-большевик. Это в его квартиру доставили мы осенней ночью девятьсот седьмого года умирающего от чахотки Сашу… В распоряжении Николая находились чистые паспортные бланки и книжки паспортов. К нему-то и направил меня Уфимский комитет.

Вечерело, когда я сошел с поезда на станции Миньяр и длинной лесной дорогой зашагал в Илек. Стояла глубокая, но на редкость теплая и сухая осень. Лес с обеих сторон дороги сверкал всеми цветами радуги.

Я прошел уже, пожалуй, с десяток верст, когда сзади послышался скрип колес. Вскоре со мною поравнялся обоз из шести подвод. Возниц было всего два: на передней телеге и на задней.

— Подвезите до Илека.

— Садись, — согласился первый подводчик.

Я примостился около него.

— Куда ездили? — поинтересовался я.

— Мобилизованных на станцию отвозили, — хмуро ответил возница.

— А много уже отвезли?

— Много. Скоро, наверно, и до нас доберутся, ежели дальше так дела пойдут.

Оба крестьянина были пожилые.

— А Фепешкина не взяли?

Мужик покосился на меня.

— Нет, он ведь в моих годах. А что, ты его знаешь?

— Знаю. Вот к нему и еду. — Я решил сначала зайти к знакомцу — Фепешкину, а от него, расспросив об обстановке, отправиться к Громову.

Всю дорогу мы говорили только о войне. К беседе присоединился, забравшись в переднюю подводу, и второй крестьянин. Стемнело, и огоньки цигарок красноватым светом освещали серьезные, озабоченные лица подводчиков. Долго мужики обходились околичностями, не высказывая прямо своих мыслей. Наконец один произнес:

— Вот когда я воевал на японской, у нас в роте был один такой младший ундер, сам из Питера. Он все потихоньку говорил: мол, эдак воевать, как мы воюем, — на пользу графьям да богатеям. Себе только, дескать, петлю на шее затягиваем… Забрали его, конечно: нашлась собака, донесла… Вот, думается, может, и теперь зря воюем?..

Сделав над собою усилие, я смолчал. У меня было важное задание, и я не имел права рисковать.

Мне указали дом Фепешкина. Там давным-давно спали мертвым сном. Но так как в уральских селах испокон веку никто никогда не запирался, я преспокойно вошел во двор, а затем в избу и окликнул хозяина.

Фепешкин вскочил, и я тихонько вызвал его во двор.

— Не узнаешь?

Он подошел совсем близко.

— Нет, милый человек, не узнаю. Да ты не путаешь ли?

— Я Мызгин Ванюшка.

— Ваня?! Ты?! — в голосе Фепешкина звучали и радость и испуг. — Как это ты сюда попал?! Ведь ты в Сибирь сосланный!

— А вот попал, значит.

В доме тем временем поднялся переполох, зажгли огонь, решили, что и к ним дошла мобилизация: ведь все жили, каждый день ожидая ее и страшась.

— Пойди успокой своих. Скажи: мол, знакомый рабочий из Аши приехал. А после проводи меня к Громову, вызови его на улицу. Только не сказывай, что это я…

Оказалось, что Николая нет дома, — он уехал с утра в Кропачево и вернется лишь завтра к обеду. Пришлось ночевать у Фепешкина. Всю ночь мы с ним не спали, шепотом, чтобы не тревожить домашних, разговаривали все о той же распроклятой царской войне.

На следующий день мы встретились с Громовым.

— Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал! — говорил Николай, взволнованно похрамывая по комнате. — Ведь с тех пор, как умер Саша, а потом почти всех загнали на каторгу и в ссылку, мне казалось, что в нашей России умерло все живое. Не с кем было откровенно поговорить. Краем уха я слышал, что ты сбежал из Сибири. Потом к нам пришла прокламация «Правда о войне», совсем недавно появилась. И ты знаешь, я шрифт узнал, ей-богу! Ведь это наша старая типография работает, верно?

Я кивнул.

— Ну вот! И, наконец, ты — как живое доказательство, что мы не умерли, что мы боремся! — Он помолчал. — Но тебе, Петрусь, надо завтра же уезжать. Наши мужики повсюду раззвонили о прокламации. Теперь, неровен час, жди гостей. А эта публика меня в таких случаях никогда не забывает посетить. Паспорта я тебе заготовлю, с дюжину карточек и с полдюжины книжек могу дать. Вечером переведу тебя от Фепешкина на другую квартиру, у Ивана тоже часто обыски бывают, а там еще нет. А завтра отвезу на разъезд Ерал, там у меня знакомый дежурный, он тебя с приятелем-кондуктором в поезд посадит, и спокойненько доберешься до Уфы.

Вечером Николай привел меня к старику крестьянину. Два его сына погибли в японскую кампанию, а третий, самый старший, жил рядом. Теперь уже внук старика служил на действительной и воевал где-то в Галиции.

Мы с дедом и его старухой допоздна чаевничали. Оказалось, что мой хозяин был среди тех мужиков, которым Николай читал нашу прокламацию.

— Надо бы побольше таких бумажек, чтоб все читали, все правду узнали, — наставительно говорил старик, дуя в блюдечко и солидно прихлебывая чай.