Ни бог, ни царь и не герой

Так я отправился в «кругосветное путешествие». Оно сошло отлично, и вскоре я очутился в знакомом Топорине. Миша Юрьев устроил меня на квартире у одного крестьянина. И наутро я уже вышел грузить сырец в печь для обжига, толкал по доскам тачку и, откровенно говоря, чувствовал себя на седьмом небе. Вечерами катались на лодке, пели песни или просто сидели на берегу.

Не обходилось, конечно, и без политики — кое-кому из крестьян читал листовки, а потом горячо обсуждали огневые слова.

…В то июльское утро я проснулся очень рано от непривычного шума в избе. Хозяйка о чем-то громко разговаривала с хозяином и несколько раз принималась плакать. Жили они между собой хорошо, не ссорились. «Из-за чего-то не поладили?» — удивился я. Но тут, слышу, хозяйка со слезами говорит:

— Да ступай, почитай сам!

Я заглянул в хозяйскую половину:

— Что случилось?

— Да вот, погнали мы с бабами коров в стадо, — всхлипнула хозяйка, — видим, на правлении висит большая печатная бумага. Я подошла поближе, читаю — мобилизация. Я так и села — война значит… — И она снова заплакала, как-то по-детски утирая глаза ладонями.

— Да постой, постой! — попытался я ее успокоить. — Написано, что война?

— Про войну не написано, — всхлипнула хозяйка. — А только стоят года, много годов, которые к девятнадцатому июля[4] должны явиться в волость.

— Ну, постой, не реви, жена, — с досадой сказал хозяин. — Вот сейчас пойдем с Василием, поглядим.

Мы вышли на улицу, все село было уже на ногах. Разыскали первое попавшееся объявление. «Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату… Повелеваем… Призвать на действительную службу, согласно действующему мобилизационному расписанию 1910 года, нижних чинов запаса…» О войне — ни слова. Может, на сборы, на ученье?.. Сказано, захватить на три дня провизии и пару белья.

Но сердце упрямо твердило народу, что над ним сошлась страшная туча…

Жизнь сразу и круто сломалась. Хмурые мужики собирались кучками и обсуждали мобилизацию. Бабы по дворам выли в голос.

Истинное положение вещей оставалось неизвестным: газет в селе никто не выписывал.

Верховой, собиравший крестьян в завод на работу, вернулся не солоно хлебавши — мужики повсюду приводили в порядок хозяйство.

В ночь на 19 июля, загнав коня, прискакал нарочный и привез царское воззвание: Германия объявила войну России. Рано утром ударил колокол топоринской церкви, созывая народ. Поп торжественно огласил царский указ о войне, отслужил молебен о даровании победы православному воинству. Староста объявил:

— Мобилизованным выступать в десять часов пешим порядком. Для вещей будут подводы. А сейчас всем на перекличку.

Горе и слезы хлынули на Россию, на Европу, на весь мир…

Десятские и сотские метались верхами по селу, выгоняя нерасторопных запасных, силой отрывая их от голосящих жен и заходившихся ревом ребятишек. Многие женщины провожали своих кормильцев до самой Уфы.

Я решил среди людского потока неприметно уйти к «Деду». Скорей увидеть товарищей, узнать, что они думают, к чему призывают ЦК, Ленин!

Стояла палящая, гнетущая жара. Пыльное облако устойчиво тянулось вместе с колонной, окутывая медленно двигающихся людей и лошадей. Староста и его помощники ехали верхами, то и дело подгоняя мобилизованных:

— Не растя-ягиваться, не растягиваться-я-а!..

Но это не помогало, невыносимый зной многопудовой тяжестью навалился на людей, выжимая пот, расслабляя мышцы, Давящая духота, песок скрипит на зубах. Почему-то потянуло гарью.

— Подтянись! — снова закричал староста. — Через два часа село, там ночуем!

В начале пути было много пьяных, нестройно горланили песни, тоскливо пиликала, надрывая душу, чья-то «тальянка». Теперь люди устали, примолкли. На привале все искали воду, у всех пересохло во рту.

С каждой верстой запах гари становился все сильнее.

— Пожар, что ли, где был?.. — спрашивали друг друга в колонне.

Еще версты через две показался редкий стелющийся дымок. А когда мы вышли из-за поворота дороги, глазам представилась ужасающая картина дотла сгоревшего села. На пепелище торчали лишь печные трубы. Между ними бродили обезумевшие от горя женщины, стоял неумолчный плач и вой. Оставшимся без крова семьям предстояло сегодня еще лишиться кормильцев, призванных на войну. У сельчан погибло почти все имущество, скот, птица. Село запалила ударившая ночью молния.

Люди настолько обезумели, что староста и десятские были бессильны заставить мобилизованных села выступить в Уфу. С самого утра они бегали, крича до хрипоты, но ничего не помогало.

Бабы из нашего села увидели чужое горе, и у них обострилось свое, они снова запричитали, завыли, заплакали:

— На кого нас, соколики ясные, покидаете, на смерть лютую в чужедальную сторону уходите!

Незабываемая, страшная картина всенародного горя! Я ощутил такое страдание, такой безграничный гнев, что и сам не помню, как безотчетный порыв бросил меня на уцелевшую среди пожарища русскую печь, а в следующее мгновение я почти с удивлением услышал свой собственный, изменившийся до неузнаваемости голос:

— Товарищи мобилизованные!