Ни бог, ни царь и не герой

Мне рассказали, что вскоре после моего отъезда прибыли стражники, построили мобилизованных и попытались угнать их в Уфу одних. Но никто не двинулся с места, говоря: «Берете нас — берите и семьи». И на том уперлись. Стражники послали в Уфу гонца. Тот вернулся с двумя десятками конных полицейских и с двумя жандармами. Приказали выдать мужчину, что говорил с печи. И услышали в ответ: мол, его никто не знает, и куда он девался, тоже не ведаем. Потом жандарм объявил, что привез разрешение двигаться всем с семьями. У кого дома были застрахованы, получат деньги. Часть погорельцев расставили по квартирам в городе, других отправили в ближние села.

— Какие-то книжки бабам дали, за нас немного платить станут.

Я был несказанно счастлив, что мое неожиданное выступление хоть чем-нибудь облегчило судьбу обездоленных людей. Значит, царские опричники побоялись расправиться с бездомными крестьянами.

После этого вместе с несколькими товарищами я провел не одну ночь в солдатских казармах, разыскивая уходящих в маршевые роты большевиков, передавая им задание партии осторожно, но неуклонно вести антивоенную работу в войсках, готовить силы в армии.

Снова у Анастасии Семеновны встретился с «Дедом».

— А мы тебя уже искали, — сказал Арцыбушев. — Написана листовка «Правда о войне». Готовь типографию, шрифт. Надо напечатать пять тысяч экземпляров. Бумагу доставит «Звездочка» — Ксения Коряченкова, она же организует развозку готовых прокламаций. Обо всем сговорись с нею. Действуй, Петрусь. — И «Дед» вручил мне текст листовки.

Не так-то просто оказалось разыскать законсервированную с девятьсот восьмого года типографию. Тогда я передал ее Филимону Забалуеву. Позже типографию из Миньяра перевезли на пасеку Якова Заикина, около Сима, и закопали в землю. Вместе с сестрой Филимона Марией мы нашли и выкопали часть шрифта, раму с толстым зеркальным стеклом, линейку для шрифта, два валика. Но, к крайнему нашему огорчению, оказалось, что много шрифта попортилось от сырости.

Работать на заикинской пасеке было опасно: и Заикины и Забалуев давно были на особом счету у полиции, и члены обоих этих семей не раз уже сидели в тюрьмах. Пришлось перебраться в Сим, к бабушке Волковой, как все звали эту энергичную, смелую, много помогавшую организации старушку. Квартира бабушки была отличным местом — Волкова не была на подозрении у полиции, а около ее огорода проходил глубокий овраг, в склоне которого была вырыта курная банька. Овраг густо зарос крапивой и бурьяном, по нему никто никогда не ходил. Вот в этой баньке я и обосновался с типографией, которую понемногу, частями, перенесла Мария Забалуева. Мария же доставила бумагу и типографскую краску, которые привезла «Звездочка».

И я начал работать.

На всякий случай я печатал лишь ночами и никуда не выходил из сырой бани.

Легко сказать — напечатать пять тысяч листовок. Это при нашей тогдашней технике! Шрифта хватало лишь на двадцать строк. Приходилось набрать, прокатать пять тысяч экземпляров, потом разобрать набор, составить следующие двадцать строк, снова прокатать пять тысяч и так далее и так далее… Требовалось адское терпенье.

За двенадцать дней Мария, «Звездочка» и я выполнили задание. Первая антивоенная прокламация южноуральских большевиков пошла гулять по городам, заводам и воинским частям.

На симском кладбище красовалось несколько высоких, литых из чугуна, пустотелых памятников, болтами привернутых к пьедесталам. Внутри одного из таких памятников мы и укрыли нашу типографию. Кому пришло бы в голову, что в прибежище вечного покоя хранится оружие борьбы!

Всякий раз, когда снова требовалась типография, большевистская организация изымала ее с кладбищенского «склада», а после работы прятала обратно.

Наша агитационная работа, выпуск листовок давали себя знать. Партийная организация сплачивалась, революционные рабочие поднимали голову, маршевые части убывали на фронт, неся в себе посеянные нами семена, которые дали буйные всходы в великом девятьсот семнадцатом.

Власти осатанели. Работать и жить становилось все труднее. Вошли в силу военные законы, малейший провал мог привести к расстрелу. А объем работы увеличивался. Стали прибывать нелегальные партийные профессионалы. У многих из них не было паспортов. Кроме того, для части легальных партийцев, тех, что находились на особом счету у полиции, призыв означал не фронт, а тюрьму, и им заранее необходимо было уйти в подполье. Создался своеобразный «паспортный кризис». Однажды «Звездочка» передала мне приказ комитета прибыть в Уфу.

На той же испытанной конспиративной квартире у зубного врача Анастасии Семеновны мы встретились с Василием Петровичем.

— Поезжай в Илек за паспортами.