Ни бог, ни царь и не герой

Неотвязно беспокоила мысль: «Что случилось? Неужели меня разыскали с Урала? Или донос?»

Тем временем возле волости нарастал шум, потом молодые голоса запели песню, другую, третью. В волчок мне видно, что стол в дежурке завален цветами и пакетами с провизией. Дежурный полицейский тихонько сказал через дверь:

— Слышь, заливаются? Это к тебе парни с девками пришли. Вон и жратвы натащили на десятерых, цветов, ровно жениху. Да только не велено к тебе никого пускать. И передача не разрешена.

Поздно вечером, когда песни смолкли и мои гости, которых я так и не увидел, разошлись, меня повели в кабинет волостного старшины. Там уже сидели исправник и местный пристав. Начался допрос.

— Ну как же мы в тебе так ошиблись?! — с досадой покачал головой исправник. — Неужели все, что о тебе пишут, правда?!

— Откуда я знаю, что вам про меня написали?

— Послушай, Антипин, или как там тебя на самом деле, давай говорить по-хорошему. Тогда, ей-богу, все получится как следует, — доброжелательно предложил исправник. Видно, он был доволен, что легко схватил столь «страшного» преступника. — А ежели станешь путать, сам понимаешь, чем все кончится…

Я решил, что путать и врать действительно не к чему.

— Прочтите, что вам сообщали, я скажу, что правда.

Пристав по бумажке стал излагать мою «биографию». Чего там только не было, какой-то слоеный пирог: слой правды, слой вымысла. В конце письма предупреждение: брать Мызгина только днем — он всегда вооружен и станет отстреливаться.

Я пожал плечами:

— Много там лишнего понаписано. Да, я Мызгин Иван, судился за бомбы и за литературу, однажды при аресте бежал. Отбыл каторгу, из ссылки с Лены бежал не куда-нибудь, а к вам. Тут жил у всех на виду, работал, пел, в спектаклях играл. Вот и все. А если б все написанное было правдой, меня, наверное, давным-давно повесили. Почему из ссылки бежал? Вы сами знаете, как там трудно жить, а я молодой, хочу работать, хочу веселиться. И ведь убежал-то я из Сибири в Сибирь. Ничего дурного я тут не сделал, вы свидетели. Будь я такой законченный преступник, как обо мне пишут, разве я отдал бы браунинг?

Словом, разыграл я этакого раскаявшегося ссыльного, который решил жить для себя и ничем больше не интересуется.

— Н-да… — протянул исправник. — А знаешь, когда ты сказал, что у тебя оружие в кармане, у меня по спине аж мурашки побежали. «Ну, — думаю, — правильно в письме сказано. Сейчас палить начнет!» Чуть сам в тебя не выстрелил.

— Господин исправник, что дальше станете со мной делать? Сами судить будете или отправите в Иркутск? — В подобных случаях сибирским исправникам было предоставлено право либо решать дело самостоятельно, либо передавать в суд.

— Еще подумаю. Пока вот получи немного провизии. А свиданья никому не дам.

И меня снова заперли в каталажку.

Так я и сидел несколько суток — не сидел, а метался из угла в угол. То меня охватывало отчаяние, то я брал себя в руки и начинал обдумывать возможности побега. Каждый вечер к волостному правлению приходила поселковая молодежь и пела песни.

На вторые сутки получил записку от друзей. Они сообщали, что к исправнику ходили с ходатайствами аптекарь Дышо, имевший большой вес в Зиме, и оба врача, а деповские рабочие составили целую петицию и направили с внушительной делегацией. Прошло еще несколько суток.

Наконец: «Иди на допрос».

В том же кабинете сидели теперь пристав и урядник. Самого исправника не было. Пристав принял официальный вид.

— Вот протокол и постановление уездного исправника. Сейчас зачитаю его тебе.

В протоколе было сказано: такого-то числа задержан ссыльный Антипин, проживающий без прописки. При обыске ничего предосудительного не найдено…

Я не верил своим ушам: «Неужели свобода?!»

Постановление гласило: за нарушение таких-то и таких-то правил пять суток ареста. После отбывания ареста немедленно покинуть территорию Зиминской волости. Подпись. Печать…

— Распишись.

Ручка дрожала в моей руке.

— Понял?.. — заговорщически понизив голос, спросил урядник. — Обо всем — ни гу-гу… Ни одной душе.

— Да что вы, господин урядник, разве я не понимаю…

— Ну вот. Завтра утром поезд. Мы проследим, как ты уедешь. Разрешаем тебя проводить. Молись богу за докторов, аптекаря и деповщину…

Утром в «почтовом ящике» — каталажной уборной — нашел новую записку. В ней сообщалось, как удалось обломать исправника, который мог собственной властью дать мне за побег три года, а за оружие шесть. Дышо и врачи устроили вечеринку, погуляли, здорово напоили начальство и прямо там состряпали протокол и постановление. Исправник сначала для формы поломался, а потом подмахнул. «Это все в точности знает Сукеник, — писали друзья. — Для тебя собрали полста рублей денег. Перед поездом передадим деньги и постель, провожать придет много народу…»

Так я отбыл из Зимы.

В поезде узнал от пассажиров, что в Гришеве, Черемховской волости, идет набор рабочих на новую шахту. Отправился туда, устроился на окраине поселка в хибарке старого шахтера. Расспросил его насчет работы.

— Эх, сынок, — прошепелявил дед, — ведь ты политик, на шахту тебя не возьмут. Дадут тяжелую, малоценную работу.