Ни бог, ни царь и не герой

— Тебе жить здесь опасно, — сказали мне. — Попадешься — все припишут и повесят в два счета, чтобы народ застращать.

В этот день я увиделся сразу с «Дедом», с Любой Тарасовой, со «Звездочкой» и Анастасией Семеновной.

— Ну, Петрусь, ты окончательно превратился в египетскую мумию.

— Ничего, начну печатать листовки — поправлюсь.

— Печатать ты больше не станешь, — сказал «Дед». — Комитет постановил, чтобы ты ехал в Сибирь. Здесь тебе стало слишком опасно. Будешь жить и работать там. Паспорт, с которым ты жил в Зиме, сохранился. Вот он. Я принес тебе и билет, можешь ехать в плацкартном вагоне хоть до самого Владивостока. На отдых, дорогой Петрусь, на отдых! Но только обязательно пиши…

Очень мне не хотелось уезжать с любимого Урала. Но я и сам чувствовал, что нужно на некоторое время перебраться в более спокойные места. Иначе не кончится добром.

Со стесненным сердцем распростился я с дорогими друзьями. Когда еще доведется мне увидеть их. Я думал, не скоро. Но не знал, что некоторых — никогда. И среди них самого любимого, самого близкого — «Деда»…

ФЕВРАЛЬ — МЕСЯЦ ВЕСЕННИЙ

Вот и опять я в Сибири, на станции Зима. Меня приняли в свою коммуну Володя Густомесов и Коля Сукеник.

В ссылке Володя служил счетоводом, а Николай репетировал двух сыновей и дочь врача Чистякова. Я же снова стал работать маляром у подрядчика на железной дороге.

Всех ссыльнопоселенцев было в то время в Зиме человек двадцать, из них пятеро семейных. Жила колония ссыльных очень дружно, всегда помогали друг другу. У нас были связи с рабочими большого Зиминского депо, с местной интеллигенцией, с крестьянами из ближних сел. Снова я стал петь в хоре и участвовать в любительских спектаклях; ко мне привыкли и считали старинным местным жителем. А с зиминской молодежью завязалась просто-таки тесная дружба. Большими компаниями ездили мы на лесные пикники, катались на лодках по Оке, ловили рыбу, варили уху, пели, беседовали. И большею частью эти беседы не были такими невинными и мирными, как внешняя сторона нашего житья-бытья. Да и не могли быть — с каждым днем все грубее вторгалась в жизнь война.

Она ежедневно напоминала о себе эшелонами телячьих вагонов, что везли на запад цвет русской молодежи, облаченной в серую солдатскую одежду; зловеще меченными красным крестом поездами, возвращавшими женам и матерям человеческие обрубки; траурно окантованными листками, что приходили то в один, то в другой дом — этими «квитанциями», которые торговый дом «Романовы и К°» выдавал осиротевшим семьям взамен мужей и сыновей, «геройски павших на поле брани за веру, царя и отечество»; слухами о рождавшихся на крови баснословных состояниях, о Гришке Распутине, о гнездящейся у самого трона измене…

Так протекло несколько месяцев. Я уже начал подумывать о возвращении на Урал.

Но однажды все рухнуло…

Как-то раз ребята утром ушли на работу, а у меня выдался свободный день, и я остался хозяйничать. Переделал все дела, вышел в сад, уселся на ступеньки парадного крыльца и принялся учить какую-то роль для очередного спектакля. Через некоторое время, выглянув на улицу, заметил скопление полицейских. Вначале я не обратил на это особого внимания — в наших местах нередко разыскивали или ловили какого-нибудь уголовника. Однако полицейские заполнили и соседние дворы и огороды. Создавалось впечатление, что все они «нацелены» на наш дом. А вот и знакомый урядник подошел к калитке. Не открывая ее, он поздоровался со мною.

— Не здесь ли живет Антипин?

«Что, — думаю, — за чудеса: он же знает меня в лицо и по фамилии.

— Это я. — Встал, захлопнул тетрадь и хотел было подойти, чтобы узнать, в чем дело, но к уряднику подбежал исправник; оба наставили на меня наганы, а урядник крикнул:

— Не вставайте, иначе стреляю!

Я подчинился. «Видно, влопался! — подумал я. — Как глупо! И стрелять бесполезно: погубишь и себя и товарищей». Смотрю у обоих моих «собеседников» страшно удивленные физиономии: столько раз, мол, видели этого парня — и на тебе!..

Наконец исправник спросил:

— Оружие есть?

— Есть.

— А где оно?

— В кармане.

Тишина, побледневшие лица. У исправника трясутся руки.

Хоть минута была не такая уж веселая, мною вдруг овладел смех.

— Да вы не бойтесь, я стрелять не стану.

У обоих представителей власти одновременно вырвался вздох облегчения, но все же они продолжали смотреть на меня с опаской.

— Положи револьвер на крыльцо, а сам отойди в сторону, — в тоне исправника звучал оттенок просьбы.

Положил и отошел.

— А… еще есть? — спросил исправник.

— Есть.

Снова явное замешательство.

— Где?

— Дома под подушкой. — Второй револьвер принадлежал Володе, но я не хотел впутывать товарищей.

— А при тебе… больше ничего нет?

— Да нет же, ничего больше нет.

— Тогда выходи сюда.

Я вышел за ограду. Меня сразу плотным кольцом окружили полицейские с револьверами наготове. Одному из них исправник приказал меня обыскать.

Происшествие собрало много народу. Но разговаривать со мною никому не разрешили и поскорее увели в каталажку — комнату без окна, с зарешеченным волчком в двери.