Ни бог, ни царь и не герой

— А и правда, негоже столько времени разгуливать, — спохватился я. — Пойдем к одному товарищу, поговорим лучше у него.

Продолжая разыгрывать доверчивого простака, я повел «Владимирова» безлюдной дорогой в сторону Белой, безмятежно рассказывая спутнику что-то веселое. Нервы напряжены до крайности: не упустить момент! Дорога сузилась в тропу и потянулась кромкой оврага. Кругом — ни души… Темнело…

Пора!

Как можно естественнее, словно увлекшись беседой, я мягко взял врага за руку, крепко ее пожал. Хорошо освоенным приемом джиу-джитсу заломил руку противника через плечо. Хруст ломаемой кости, стон — и «Владимиров» полетел в овраг…

А теперь давай бог ноги!

Уже входя в рабочий поселок, я услышал позади несколько револьверных выстрелов — придя в себя, шпион старался привлечь к себе внимание. Пусть стреляет! Теперь провокатор безвреден для организации.

Комитет через своих людей в полиции установил, что какой-то предатель выдал охранке нашу переписку с подлинным Владимировым. Того арестовали, а вместо него с его документами послали из Тобольска в Уфу шпиона, что лежит в больнице и лечит сломанную в локте руку. Там его посетил сам губернатор, и «Владимиров» клял себя за то, что, приехав на Урал, не явился по инстанции, а начал действовать на свой страх и риск. Видно, возмечтал о славе и награде за поимку нелегалов!

По приказу организации мне пришлось некоторое время бездельничать по конспиративным квартирам — сначала у Илюши Кокорева, потом у деповского токаря Юдина и, наконец, у «женщины — зубного врача и техника», как значилось на вывеске. Квартира Анастасии Семеновны была наиболее удобной и надежной для встреч. Здесь я убивал время тем, что помогал хозяйке: отделывал на специальном станочке искусственные зубы и челюсти.

Через несколько дней в часы приема пришел сам Арцыбушев. Какой догадливой и хитрой оказалась моя врачиха! Не нарушая очереди, она впустила Василия Петровича в кабинет «на прием», усадила его в кресло и стала ковыряться во рту. Тот аж застонал от «сильной боли». Анастасия Семеновна помогла ему встать и повела в соседнюю комнату, приговаривая:

— Вам надо немного полежать, успокоиться, знаете — возраст у вас… — «Марксу» было уже под шестьдесят.

В соседней комнате с нетерпением ждал Арцыбушева я. А врачиха продолжала прием…

Как только дверь прикрылась, я бросился к нашему «Деду». Очень мы любили его, могучего, громогласного, пропахшего махорочным дымом — он беспрестанно курил огромные самокрутки, — нашего учителя, воспитателя, пестуна молодых большевиков. Почти каждый из нас, уральских революционеров, в своем становлении борца был многим обязан Василию Петровичу.

— Пришел я с тобой проститься, Петруська, — сказал Арцыбушев, закуривая очередную цигарку.

— Вы уезжаете, Василий Петрович?

— Не я, а ты.

— Куда нынче прикажете?

— Комитет поручил мне отправить тебя за границу. Поучишься, отдохнешь от подпольной жизни и каторги.

Я присвистнул: далеконько!..

— Поедешь через Либаву. Правда, явки там у нас старые, но других нет. Так что имей это в виду и будь осторожен.

— Не впервой!..

«Дед» внимательно поглядел на меня:

— Ох, смотрю, смотрю я на тебя, парень, и думаю: придется нам самим с тебя спесь сбивать, если жандармы без нас это не сделают!

Я рассмеялся. Неожиданно «Дед» озорно подмигнул и, наклонившись ко мне, довольно чувствительно ткнул своим жилистым кулаком в бок. И, сразу приняв серьезный тон, сказал:

— Из Либавы тебя переправят в Брюссель, а оттуда в Париж. Передашь товарищам письма. Вот, держи. На словах скажешь, что мы очень нуждаемся в печатном слове. Последнее время транспорты литературы приходят нерегулярно и редко. Расскажи, что рабочие на Урале бурлят, как и по всей России. Самые лучшие товарищи, не сломленные репрессиями, бегут из ссылки и с каторги. Да, в общем, сам знаешь все это.

«Дед» встал, ласково посмотрел мне в глаза из-под своих мохнатых насупленных бровей.

— Удачи тебе, сынок.

Он минуту помолчал, положил мне руки на плечи:

— Может, увидишь Владимира Ильича, он бывает наездами в Париже, кланяйся ему. Передай, что Урал по-прежнему — большевистская крепость. Ну, он на тебя, брат, посмотрит и без слов это поймет. Он, Владимир Ильич, такой… — «Дед» покрутил головой. — Догадливый… До людей жадный… Ну вот… — Арцыбушев стал закуривать. — Теперь так. На всякий случай вот еще тебе явка в Москву, к одному мне лично знакомому товарищу. Спрячь отдельно или, лучше, запомни. Кажется, все. — Он подумал. — Да, вот еще что. У нас у всех к тебе просьба, даже, если хочешь, приказ: оружие оставь здесь. Весь комитет считает, что в случае чего револьвер тебя погубит. Неизбежно попадешь на эшафот. А без оружия сумеешь выпутаться. Сбежишь в крайнем случае. Тебе не впервой… Вот так, — твердо закончил он, словно поставил жирную точку.

Как ни жаль мне было расставаться со своим испытанным браунингом, пришлось согласиться с доводами комитета. Я вытащил револьвер, с которым никогда не разлучался, подержал его в руках, погладил вороненую сталь ствола, насечки на рукоятке и вручил «Деду».