Ни бог, ни царь и не герой

Радость возвращения в родные места омрачалась грустным чувством: немногих, совсем немногих старых боевиков застал я на Урале. Иван и Эразм Кадомцевы были в эмиграции в Париже, Михаил томился на каторге в Тобольском централе вместе с Алешей Чевардиным (он был арестован в Екатеринбурге у невесты, куда после побега из тюремной больницы поехал долечиваться) и другими осужденными симцами. Но не со всеми: Павел Гузаков, Иван Ширшов и еще несколько заключенных, переведенных из Тобольска на строительство Амурской дороги, бежали в Японию, оттуда переехали в Америку, затем во Францию. А Ширшов осел в Англии.

Пете Гузакову тоже удалось бежать из Уфимской тюрьмы. Он перебрался за границу, учился в Болонской партийной школе, затем слушал лекции Ленина в Лонжюмо, под Парижем. С заданием Владимира Ильича вернулся в Россию. Выданный провокатором, был схвачен и судим. Партия пустила в ход деньги и опытных адвокатов, и Петя получил небольшой срок. После отсидки его выслали на Лену.

Петр Артамонов — «Медвежонок», мой сокурсник по Львову, жил во Франции. Володя Алексеев — «Черный», тот, что выручил меня из Киево-Печерской лавры во время путешествия во Львовскую школу, гремел кандалами в Александровском каторжном централе.

И так, о ком ни спроси — казнен… на каторге… в ссылке… в эмиграции…

Но оживала, пополнялась новыми, молодыми силами, готовилась к новому бою уральская большевистская организация.

Первым делом меня послали по городам и заводам Урала наладить связи. Потом я участвовал в выпуске листовок, в доставке их на места.

Узнав о листовках, охранка заметалась, словно ошпаренная кипятком. Тогда комитетчики сказали мне:

— А ну, товарищ Скворцов, пока повремени ездить. Отправляйся в Топорино к Михаилу Юрьеву, устраивайся через него на кирпичный завод. Побудь там, посиди на месте. Понадобишься — вызовем…

В Топорине я занялся агитацией среди крестьян, работавших на постройке земской больницы. Но вскоре действительно пришел зашифрованный приказ: явиться в Уфу.

Партийная организация задумала большое и трудное дело.

От уральских большевиков, сидевших в Тобольском и Александровском централах, в последнее время стали приходить тревожные письма: режим становился все более невыносимым. Тюремщики всячески старались растоптать человеческое достоинство политических заключенных.

— На днях, — сказал мне Василий Петрович Арцыбушев, старейший большевик, которого за сходство с основоположником научного социализма прозвали «Марксом» и «Дедом», — эти подлецы придрались к Заварзину и еще к трем уральцам, дали им по полсотни розог. Вся тюрьма устроила обструкцию, но администрация собирается пороть и впредь!.. Это может привести черт знает к чему. Я уверен, что тюремщики стараются спровоцировать наших на активное выступление, чтобы расправиться с ними. Надо попробовать устроить им побег. Нужна тщательная разведка. Мы решили, что сейчас самый подходящий для этого человек ты, Петруська. Поезжай…

Я снова отправился в далекий путь… Побывал в Тобольске, вернулся в Уфу и опять в Сибирь, в знакомый Александровский централ.

Оказалось, что из Александровска бежать совершенно невозможно. Из Тобольского централа должны были вскоре освободить большевика Владимирова. Ему предстояло остаться в Тобольске на поселении, но мы договорились, что он сбежит в Уфу. Комитет отложил разработку плана побега до прибытия Владимирова: тот отлично знал условия Тобольского централа.

А меня пока что снова «сослали» в Топорино. Вскоре Михаил Юрьев передал, чтобы я возвратился в Уфу, — Владимиров приехал.

На всякий случай я попросил комитетчиков, чтобы Владимирова сначала показали мне на улице — ведь я в Тобольске жил у его матери, приехавшей поближе к сыну, и видел его фотографию.

Так и сделали.

В пять часов вечера в каменные ряды к магазину Бернштейна приезжего привела одна из сочувствующих. Я прошел мимо и сразу увидел, что это не Владимиров. Но тут женщина допустила оплошность, она указала на меня и шепнула: вон, мол, тот самый Петрусь, что жил в Тобольске у вашей мамы.

Не успел я отойти два квартала, как меня сзади окликнули:

— Петрусь!

Приезжий! Он радостно поздоровался, словно знал меня десяток лет, и попросил поскорее идти куда-нибудь на конспиративную квартиру.

— Ведь вам опасно долго разгуливать по улице!..

Вся повадка этого человека, манера говорить, какой-то скользкий взгляд вызвали у меня антипатию. Но я радушно заговорил с ним, стал расспрашивать, как живут в Тобольске заключенные симцы. Рассказ Владимирова оказался путаным. У меня крепло подозрение, что передо мною шпион.

— А с кем из симцев вы сидели? — как бы невзначай спросил я.

— Со всеми вместе.

Это была уж явная ложь: мы отлично знали, что симцы находятся в четырех разных камерах!

Еще несколько контрольных вопросов — я поинтересовался здоровьем Заварзина, Парова и других товарищей, называя их по именам. И тут Владимиров окончательно запутался: имен симцев он не знал.

Теперь стало совершенно очевидно: приезжий — провокатор. Немедленно обезвредить негодяя!