Ни бог, ни царь и не герой

Все ссыльные делились, грубо говоря, на две категории: одни рвались на свободу и готовы были на что угодно, лишь бы не гнить в глухой сибирской стороне, вдали от движения, от жизни. Они бежали, отчаянно или разумно, многие попадались, некоторым сопутствовала удача. Другие, сломленные тюрьмой и каторгой, эпидемией отступничества, разочарования, провокации, характерной для тех лет, постепенно опускались, становились истыми жителями медвежьих углов, либо спивались. В таких ничего не оставалось от былых борцов-революционеров. Эти люди не только сами превращались в обывателей или крестьян-накопителей, а то и кулаков, но и растлевающе влияли на неустойчивых людей из вновь прибывающих ссыльных. Они высмеивали порывы к свободе, стремление сберечь свое «я», не поддаться обстоятельствам; враждебно-трусливо встречали попытки вести и здесь, в Сибири, революционную работу. Такие бывшие революционеры, главным образом из эсеров и анархистов, жили и в Маркове.

— Э, друг! — издевательски говаривали они и мне. — Все мы попервоначалу трепыхались, нервничали, не находили себе места, потом попривыкли, унялись, обосновались… И с тобой так же будет. Это общая наша судьба. Вот женишься, остепенишься, еще каким мужиком станешь!

Меня и вправду старались женить. Сам мой хозяин, Яков Дружинин, предлагал в невесты любую из своих дочерей, обещал «выделить» из хозяйства, сулил всякие блага…

Иногда находила тоска, начинало казаться, что я никогда отсюда не выберусь, никогда не увижу родных Уральских гор. Но такие приступы были редки, я преодолевал их, ясно понимая: если хочешь остаться революционером — необходимо бежать.

Мне удалось скопить немного денег на дорогу. Главное в таком пути обувь. Я купил местные ичиги, в которых одинаково хорошо идти в любую погоду. Постепенно запасал провизию: сало, вяленую рыбу, сухари. Оставалась самая сложная задача — паспорт. Кроме того, нужно было найти верных людей, чтобы посоветоваться, как лучше и с меньшим риском добраться до Иркутска. Недалеко от Иркутска, в селе Зима, жили мои старые товарищи по подполью — Володя Густомесов и Коля Сукеник. Обращаться к старым ссыльным, а среди них были такие, что прожили здесь уже по пятнадцать лет и хорошо знали край, я считал опасным. Оставались местные жители. Они помнят, как отсюда бежали, какие ошибки допустили попавшиеся, как сумели вырваться немногие удачники. Но надо было найти подходящего, надежного человека. Все месяцы ссылки я внимательно приглядывался к окружавшим меня крестьянам. Нужно сказать, что, в отличие от самого Дружинина, моего хозяина, члены его семьи относились ко мне дружелюбно. А со Степаном, старшим сыном, мы стали почти друзьями. Степан несколько лет служил в пограничной страже, с малолетства много охотничал, отлично знал здешние места, обычаи, людей.

Я стал выжидать удобного случая, чтобы заговорить. Такой случай скоро представился.

Как-то мы со Степаном возили бревна на сарай для скота. Разговорились, и я осторожно направил беседу в нужное мне русло.

— А что, Степан, — спросил я, — отсюда в Иркутск только один путь по Лене, а потом трактом? Другой дороги, поближе, нету?

— Отчего нету, — отвечал тот, — есть и намного ближе. Однако той дорогой нет никакого жилья. Пройти этим путем могут лишь бывалые люди, тайгу надо знать, как свой дом. Не то погибнешь. Я уж на что привычный и то, ежели забреду в незнакомое место и там ночую, — делаю затесы на деревьях: откуда, мол, пришел и куда пойду.

Мы немного помолчали. Степан несильно хлестнул лошадь, та дернула, пошла быстрее.

— А скажи, много отсюда бежало нашего брата ссыльных?

— Да нет, не так много. Однако бежали.

— И что же, попадались или…

— Больше попадались. Трудно отселе уйти. Места у нас, сам знаешь, малолюдные, новый человек всегда заметен. А беглец — он пути не знает, с местными держаться не умеет, вот его все и выдает. Так что даже и с большими деньгами тяжело убежать. Нет, мало уходило. — Он вдруг пристально посмотрел мне прямо в глаза. — А ты что меня так-то пытаешь? Разве не боишься, что я тебя посажу?

— Нет, не боюсь, — сразу, не задумываясь, ответил я. — Знаю, что ты на это не способен.

— Та-ак… — Степан опять помолчал, потом снова вскинул на меня глаза, серые, опушенные длинными, какими-то девичьими ресницами. — Стало быть, уйти от нас хочешь… Я почему-то сразу про тебя подумал: этот скоро навострит лыжи. Уж больно ты неспокойный. Ну, что же, Ваня, счастливый тебе путь…

— За «счастливый путь» спасибо. Но одного пожелания, брат, для счастливого пути мало. Раз уж на то пошло, ты вот посоветуй, как лучше добраться. И куда — в Иркутск или Бодайбо.

— Оба конца одинаковы. А только в Иркутске чугунка… Там к России куда как ближе!

— Да ведь у меня паспорта, сам понимаешь, нету. Не знаешь, как достать?

Степан чуть помедлил:

— Пожалуй, знаю.

— А поможешь? — задал я главный вопрос.

Степан натянул вожжи, остановил лошадь. Придвинулся ко мне.