Ни бог, ни царь и не герой

Герой в жизни, Миша остался героем и в страшную минуту казни. Сказав: «Уйди ты, чучело», — он оттолкнул палача и сам надел петлю на шею… Последние его слова были: «Да здравствует социализм!»

Но, видно, и после смерти призрак грозного народного борца не давал покоя царским палачам: Мишу судили еще по одному делу и вторично, посмертно, приговорили к повешению.

…В ожидании суда мы с Петей Гузаковым попытались бежать — для этого надзиратель Лаушкин приготовил около тюремной стены лестницу. Побег не удался лишь по несчастному стечению обстоятельств: взобравшись на стену, мы нос к носу столкнулись с часовым, которого, по расчетам, в это время не должно было там быть, и спрыгнули назад. Солдат опознать нас не смог, и мы остались безнаказанными.

Новый суд хотя и не грозил мне смертной казнью, все же сулил малопривлекательную перспективу — лет пятнадцать каторжных работ. Адвокат Кашинский составил целый план, как смягчить мою участь.

Я должен был заявить, что бомбы и оружие принес ко мне домой Василий Лаптев, а я, мол, понятия не имел, что у него в узле. Партийная организация разрешила мне это сделать: ведь Вася вместе с Мишей Гузаковым и Митей Кузнецовым был казнен. Для подтверждения такой версии Кашинский подобрал двух свидетелей, которые согласились показать, что видели, как в утро перед обыском Лаптев входил ко мне в дом с узлом.

Нужно было оттянуть процесс и заставить следствие заново собирать весь материал по делу. Но как этого добиться? И изобретательный Кашинский придумал совершенно фантастический ход.

…Иващенко закончил следствие и вызвал меня, чтобы выполнить процессуальную формальность — прочесть мне все «дело». Он зажег лампу, уселся поудобнее, раскрыл папку и принялся читать. В углу комнаты уютно потрескивала топящаяся голландка…

Разве мог ожидать следователь, что обвиняемый метнется к столу и вырвет у него из рук свое дело?!

Иващенко расширенными от ужаса глазами смотрел, как я яростно рву, кромсаю, уничтожаю аккуратно подшитые листы. Но когда я швырнул клочья «дела» в печь и там вспыхнуло яркое веселое пламя, следователь пришел в себя.

— Охрана! Надзиратель! — диким голосом заорал он. — Сюда! Он сошел с ума!

В кабинет вбежал конвойный с винтовкой…

Результат этой истории оказался довольно многогранным: я попал сначала в карцер, а потом во второй одиночный. Иващенко отстранили от следствия, а новому следователю действительно пришлось начинать все с самого начала и допрашивать нужных нам свидетелей.

Казанская судебная палата дала мне «всего» восемь лет каторги, а «учтя несовершеннолетие обвиняемого в момент свершения преступления», снизила приговор до двух лет восьми месяцев каторжных работ с последующей вечной ссылкой в отдаленные области Сибири…

Поздно вечером меня привезли из суда с приговором палаты. С удивлением, а потом с ужасом я обнаружил, что в камерах смертников тишина.

Я бросился к стене и яростно застучал соседу. В чем дело? Где Кадомцев и другие осужденные?!

Ответный стук… Медленно складывались сигналы в буквы, потом — в слова:

О…б…щ…е…с…т…в…е…н…н…о…е… м…н…е…н…и…е…и…р…о…д…с…т…в…е…н… и…к…и…д…о…б…и…л…и…с…ь…»

Неужели?! Неужели правда?!

«…о…т…г…е…н…е…р…а…л…а… С…а…н…д…е…ц…к…о…г…о… з…а…м…е…н…ы… к…а…з…н…и… в…е…ч…н…о…й…»

Я не верил себе, своему слуху. «Повторите, так ли я вас понял: их не повесят? Повторите!» — прервав соседа, лихорадочно застучал я…

«П…р…а…в…и…л…ь…н…о… И…х… у…в…е…л…и… в… э…т…а…п… в… Т…о…б…о…л…ь…с…к…и…й… ц…е…н…т…р…а…л…»

Почему раньше я не замечал, какой это чудесный, мелодичный звук — дробный стук в тюремную стену?!

Кажется, за всю свою долгую жизнь не испытал я большего счастья, чем в тот час!..

Свою каторгу я отбывал в той же Уфимской тюрьме. Опять пытался бежать — и неудачно. Снова избиение, карцер… Хотя срок мой заканчивался в ноябре 1911 года, я ушел в этап только в апреле 191!2.

Страшное это было путешествие. Самым ужасным был путь от Иркутска в пересыльную тюрьму Александровского централа: на каждой версте тяжелой, покрытой вязкой грязью дороги падали обессилевшие товарищи, и палачи-конвойные добивали их… А на следующем этапе, на паузке, спускавшемся вниз по Лене, ссыльные как мухи мерли от кровавого поноса, и конвой сдавал трупы крестьянам, платя за похороны по три рубля… Кстати, здесь я снова встретился с поручиком Селезневым — тем, что интересовался, как мы с Мишей Гузаковым скрылись от его воинской команды в лесах Гремячки. По прихоти судьбы он оказался начальником нашего конвоя. Я узнал знакомца еще в Александровской пересыльной тюрьме, когда он принимал партию. В моих документах стояла отметка о том, что я склонен к побегам, и предписывалось довести меня до места ссылки в кандалах.

За меня ходатайствовал староста партии Зурабов, депутат II Думы.

— Обещаете не бежать с этапа? — спросил меня офицер, не подавая виду, что знает меня.

— Обещаю.

— Вы ручаетесь за него? — обратился поручик к Зурабову.

— Ручаюсь.

Селезнев приказал не заковывать.