Ни бог, ни царь и не герой

Мы глубоко увязли в снегу, еле-еле выбрались на поверхность, встали на лыжи и ушли на другую сторону ручья. «Охотникам» даже в голову не пришло, что можно прыгнуть в это ущелье. Они, видно, решили, что мы запутанными лыжнями проскользнули сквозь их цепь.

…Через несколько дней чиновник военного суда вручил мне обвинительный акт, а на следующее утро я получил свидание с защитниками — Кашинским и Кийковым.

Во втором одиночном корпусе меня ждал «сюрприз».

— Как чувствуешь себя, дьяволенок? — громко спросил знакомый голос, когда я, бренча кандалами, шел по коридору.

Михаил Кадомцев! Да, это был он, наш организатор и командир!

Бурная радость охватила меня в первую секунду, но тут же ее задавил ужас. Ведь появление Кадомцева и других товарищей-боевиков в одиночках второго корпуса могло означать только одно…

Так оно и было. Михаил Кадомцев и его сопроцессники, осужденные на смерть, ждали конфирмации приговора командующим Казанским военным округом генералом Сандецким.

Ожидание суда, пытка неизвестностью были тяжелы и сами по себе. Но они еще обострялись тем, что в соседних камерах с часу на час ждали казни друзья. С часу на час… И тем не менее — быть может, в это трудно поверить! — никто в нашем коридоре не унывал, не падал духом. Большевики-смертники наотрез отказались просить о помиловании и держались бодро и весело. Во втором корпусе царил какой-то удивительный подъем. Эта несокрушимая сила духа помогала сохранить мужество и мне. Товарищи, особенно Михаил, с трогательной заинтересованностью относились к моим делам, давали советы — умные, толковые, партийные советы.

…И вот, наконец, однажды утром с лязгом распахнулась дверь моей камеры, и надзиратель скомандовал:

— Мызгин! Собирайся! Выходи!

В коридоре сразу окружили солдаты конвоя. Итак — военный суд…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НА ВОЛЮ!

Подходил к концу апрель 1913 года. Вот уже десять месяцев я в ссылке в селе Маркове далекого Киренского уезда, на берегу великой Лены… Больше трех с половиной лет протекло с того дня, как я получил первый обвинительный акт, — и каких лет!..

…Военно-окружной суд не закончился для меня виселицей только потому, что в последний момент блестящие адвокаты Кашинский и Кийков сумели использовать противоречия в показаниях главных свидетелей обвинения, запутать этих свидетелей и заставить их отказаться от того, что они говорили раньше. Судьи были вынуждены вынести оправдательный приговор… Но меня ожидал еще процесс в Казанской судебной палате по обвинению в принадлежности к РСДРП и к ее боевой организации, в хранении бомб, которые полиция нашла у меня на квартире, когда мы с Василием Лаптевым сумели убежать.

В ожидании нового суда удалось добиться моего перевода из второго одиночного в так называемый «красный корпус», где режим был неизмеримо мягче. А главное — я сидел теперь в камере вместе с товарищами-боевиками: Петром Гузаковым, Иваном Огурцовым, Иваном Старковым, Михаилом Пудовкиным и другими.

В первый же день Петя рассказал мне, как казнили Мишу.

На суде Михаил принял на себя вину многих боевиков-сопроцессников, спасая их от смерти. Председательствовавший генерал иронически переспросил:

— Так вы, подсудимый, определенно утверждаете, что принуждали товарищей участвовать в экспроприациях и убийствах, подчиняя себе их волю, превращая взрослых, сильных людей в безвольных марионеток? Оч-чень интересно!..

Миша гордо выпрямился, прозвенев кандалами, оперся кулаками о барьер и, пристально глядя генералу прямо в глаза, властно сказал:

— Мне тоже было бы оч-чень интересно, ваше превосходительство, посмотреть, как бы вы, встретившись со мною на свободе, посмели ослушаться моего приказа.

В зале воцарилась гробовая тишина. Побледневшее «превосходительство» растерянно мигало маленькими глазками, не в состоянии произнести ни звука. Мурашки побежали по спинам избранных «столпов режима», допущенных на закрытое заседание военного суда. Скованный по рукам и ногам, обреченный двадцатидвухлетний юноша предстал перед ними грозным символом неизбежной расплаты…

Миша Гузаков, Митя Кузнецов и Вася Лаптев с героическим спокойствием выслушали смертный приговор. Тимошу Шаширина адвокатам удалось спасти.

Я и поныне содрогаюсь, когда вспоминаю, как Петя рассказывал о трагической ночи 23 мая девятьсот восьмого года — ведь и он и сидевший еще тогда в Уфимской тюрьме Павел собственными глазами из камер «красного корпуса» видели, как свора палачей вела на удушение их безгранично любимого брата.

— Миша шел и курил папироску, — тихо ронял слова Петя, а в его глазах жила страстная ненависть. — Когда он был саженях в двадцати от нашего корпуса, я услышал его совершенно спокойный, без тени волнения голос: «Прощай, Паня, передай привет симцам». Это он брату Павлу говорил. Потом: «Петюша, не бросай борьбу за рабочее дело! Если нужно, отдай за него свою жизнь». Никогда я этих слов не забуду…

Петр Гузаков сдержал свою клятву: единственный из трех братьев-бойцов, кому суждено было увидеть победу пролетарской революции в России, он до последнего вздоха был верен партии коммунистов…