Ни бог, ни царь и не герой

И вот мы плыли по многоводной Лене с ее причудливо красивыми, суровыми берегами, покрытыми густою тайгой. Как мы ни были измучены и голодны, а величественная северная природа и близость свободы пьянили, вселяли душевный подъем. Солдаты разрешили нам петь.

И мы пели. Чем дальше, тем лучше, слаженней, стройнее звенели голоса, и могучее эхо разносило их меж гор и прибрежных скал, бередя радостью усталые души… Нам не мешали петь даже революционные песни — их мы исполняли с особым жаром. Запевал в этом импровизированном хоре я.

Старое знакомство не помешало поручику Селезневу приписать к «особым заметкам» в моем деле:

«Подвижный, проворный, наверняка попробует бежать. Следить тщательно».

В ссылке я батрачил у кулака-живоглота Якова Дружинина, работал в экспедиции по изучению русла Лены, которой руководил молодой инженер Шарко, либерально настроенный человек, хорошо относившийся к нам, ссыльным. Он даже собирался на следующий год помочь мне бежать. Но я не стал дожидаться его помощи…

Поручик Селезнев точно уловил мое настроение, когда на паузке высказал уверенность, что я долго не усижу в ссылке. Действительно, с того момента, как мне в тюрьме объявили: «Собирайся в этап!», все мои помыслы, все планы, все мое существо было устремлено к одному: «Бежать! На свободу, к товарищам, к борьбе!» Все окружающее я оценивал с точки зрения своего будущего побега — дорогу, климат, людей, с которыми сталкивался.

Ведь там, в России, рабочий класс во главе с большевиками вставал на новый бой за свободу…

Я прибыл в ссылку вскоре после Ленского расстрела, свершившегося совсем недалеко от Маркова. Позади остались самые тяжелые для нашей партии годы: мрачная эпоха реакции, кровожадный разгул контрреволюции, либерально-буржуазное ренегатство, годы пролетарского уныния и распада. Три с лишним года не собирались партийные конференции. Более двух лет не функционировал Центральный Комитет. Различного толка уклонисты — отзовисты и ликвидаторы, богостроители и богоискатели — мешали большевистской партии изнутри, внося в ее среду дух разлада, отступничества, разочарования.

Все силы контрреволюции злобно мстили пролетариату, чувствуя, что он разбит, но не побежден, придавлен, но не сломлен, что он снова выпрямится и поднимет на борьбу еще более широкие массы забитого, замученного и истерзанного крестьянства.

И вот это время настало!

В январе 1912 года в Праге собралась историческая Всероссийская конференция РСДРП. Она восстановила нелегальную партию, ее центральные органы. Пражская конференция создала невиданную в мире партию — пролетарскую партию нового типа. Эта конференция бросила в рабочие массы боевые лозунги: демократическая республика, восьмичасовой рабочий день, конфискация всей помещичьей земли!

Эхо кровавых солдатских залпов в далекой Сибири прокатилось по России из края в край и всколыхнуло всю великую страну. Возмущенный голос рабочего класса прогремел массовыми стачками и демонстрациями протеста.

А и мае поднялась новая могучая волна манифестаций и забастовок — четыреста тысяч пролетариев России вышли с политическими и экономическими требованиями на улицы Петербурга и Москвы, Харькова и Нижнего Новгорода, Риги и Костромы, Киева и Варшавы.

«Грандиозная майская забастовка всероссийского пролетариата и связанные с ней уличные демонстрации, — писал «Социал-Демократ», и мы узнавали в этих словах знакомый голос Владимира Ильича, — революционные прокламации и революционные речи перед толпами рабочих ясно показали, что Россия вступила в полосу революционного подъема».

…Итак, наступала весна 1913 года. Все сильнее пригревало солнце, набухали реки и ручьи. С каждым днем приближалась пора вскрытия Лены. Зимнее движение по ней постепенно замирало, уже больше недели не приходила почта, не видать и ямщиков.

Мысль о побеге с такой силой захватила меня, что я не мог уже думать ни о чем другом. Но я отлично понимал: чтобы бежать удачно, требуется тщательная подготовка. Мне пришлось надеть на себя волевую узду и постепенно, исподволь готовить побег.