Ни бог, ни царь и не герой

Мое положение было очень трудным, куда труднее, чем могли предполагать и я и товарищи. Кто же знал, что мне придется спасаться от преследователей почти голым, в одном нижнем белье? Двигаться по условленному маршруту было невозможно: как пройдешь в одном белье по ровной открытой долине? Такую странную фигуру сразу заметят.

Я решил повторить маневр, к которому прибег накануне, — дугой обогнуть кустарник, из которого выскочили верховые, зайти преследователям в тыл и, спрятавшись в густых кустах, дождаться ночи. А потом «выкрасив» белье в грязи, чтобы оно не было таким броским, ночью пробраться в город, к своим.

В сумерки я двинулся к златоустовскому пруду, рассчитывая берегом добраться до Садовниковых — их дом стоял недалеко от леса. Тут мне не повезло: на облаву, оказалось, подняли не только полицию, но и войска, и они оцепили весь район. Во многих местах горели костры, стояли пикеты и никого не пропускали. Полиция, видимо, считала, что в одном белье, голодный, я обязательно буду пробираться в город.

Оставался единственный выход — следовать по условленному маршруту и к следующей ночи быть у той большой лиственницы на шестой версте.

И вот в испачканном грязью белье, изнемогая от голода и усталости, с израненными ногами, с ободранным лицом и руками, я без отдыха брел всю ночь и раньше, чем предполагал, добрался до места. Душу глодал червь сомнения: явятся ли товарищи?.. Быть может, они уже приходили прошлой ночью и, не найдя никого, решили, что мне не удалось выбраться из кольца? Смогут ли они прийти еще?

Рассвело. Оставаться около самой лиственницы, вблизи железной дороги, днем было опасно. Я забрался подальше в лесную глушь. Пришла мысль залезть на дерево повыше — все кругом хорошо видно и безопасно, да не хватило сил. Лег на землю и стал ждать. Прошел день. Началась ночь — самая тяжелая ночь в этой моей златоустовской истории. Принялся моросить дождь. Где-то вдали погрохатывал гром. Я дрожал от голода и сырости. Часам к десяти-одиннадцати, как мне казалось, я собрал остаток сил, поднялся и потащился обратно к лиственнице. Там в совершенном изнеможении лег меж здоровенных ее корней и стал прислушиваться.

Чередою бежали мысли, невеселые, тревожные. Вся моя недолгая, но не бедная событиями жизнь проходила перед моим умственным взором. Одна картина сменяла другую, как на экране. В тяжкие минуты человек всегда как бы скидывает взглядом свое прошлое, словно подводит итоги. На секунду я ощутил чувство зависти к тем, кто остался в тюрьме, — там не мочит дождь, там хоть дают кусок ржаного хлеба. Но вся душа моя восстала против этой поганой мыслишки. Нет, лучше умереть, но на воле!

Все-таки сил я потерял много. Стало неприятно лежать в одном положении, затекли ноги, рука, но повернуться было невмочь. Однако стоило послышаться какому-нибудь новому звуку — то ли зверек какой пробежит, то ли птица вспорхнет, — и во мне словно распрямлялась пружина.

Дождь усилился, потом почти прекратился. Перестал дуть ветер. Звуки доносились яснее. Мне казалось, что весь мой организм превратился в одно большое ухо, а все чувства слились в одном — в слухе.

Что такое?! Как будто условный свист?! Но я молчу, не отвечаю. Вдруг провокатор выдал наш условный сигнал, и это облава. Минуту выдержал, затем осторожно посвистел. Мне отозвались. Я снова посвистел. И близко, совсем близко шепот:

— Петруська, ты?!

Я узнал голос Сони Меклер. Свои! Товарищи!

С Соней Меклер была Соня Быкова, одетая поверх своего платья в мужской костюм. Она сняла его и отдала мне.

Девушки принесли мне еды, но наказали есть понемножку, чтобы не стало худо после трехдневной голодовки. Сказали, куда я должен идти дальше, — это было известное мне место в лесу.

— Туда завтра к полудню приедут Костя, «Медвежонок» и Кудимов, — пояснила Соня Меклер. — Привезут все, что надо: паспорт, деньги, явки.

К утру я благополучно дошел до места. В полдень, как и условились, встретился с товарищами… Моя густая шевелюра была спутана и слеплена смолой, из рук еще сочилась кровь, страшно болели опухшие и израненные ноги… Друзья остригли меня под машинку.

— Тебе велено отправляться в Актюбинск, на отдых, — сообщил Мячин, передавая мне паспорт. — На Урале оставаться сейчас немыслимо. А в Актюбинске спокойно, город не рабочий, там ты отдохнешь.

— На рынке там все дешево, — добавил практичный «Медвежонок». — Езжай, Петруська. Придешь в себя, отъешься, успокоишься…

Мы расстались с Костей и «Медвежонком»: они двинулись в Златоуст, а я в сопровождении златоустовского боевика Николая Кудимова — к станции Кротово.

Оттуда я отбыл «в отпуск»…

АКТЮБИНСКИЙ „КУРОРТ“

Прямой связи между уральской и актюбинской партийными организациями не было, поэтому меня снабдили явками и письмом в Оренбург. У оренбуржцев надлежало получить явку в Актюбинск. Денег мне тоже сумели дать только до Оренбурга, а там помогут товарищи.