Ни бог, ни царь и не герой

На Белой я жил несколько месяцев в большой рыбацкой артели, привязался к людям, втянулся в их тяжелый труд, и они привыкли ко мне. Уфимская партийная организация и боевая дружина использовали мои отношения с рыбаками. На артельных лодках мы перевозили на другой берег реки многочисленных участников сходок, собраний, боевых учений…

Волна революции шла на спад. Большевики в проекте резолюции V съезда РСДРП ясно заявляли: «…В настоящий момент российской революции нет еще достаточных условий для победоносного всенародного восстания…» Тем не менее обстановка в стране была такова, что Ленин не считал еще возможным снять лозунг подготовки к вооруженному восстанию. В этой ситуации наша партия считала необходимым перестроить боевую работу: непосредственные партизанские выступления она сочла нежелательными и решила силы боевых организаций бросить на пропаганду идеи восстания, на военное обучение всех членов партии — на воссоздание партийной милиции, наиболее соответствующей подготовке авангарда пролетариата ко всеобщему вооруженному восстанию.

Правда, меньшевикам удалось протащить на съезде свою резолюцию, осуждавшую партизанскую борьбу принципиально и предписывавшую повсеместно распустить все партийные боевые дружины. Однако уральские делегаты-большевики неофициально договорились оставить в силе решение III Уральской партийной конференции: боевые организации демобилизовать постепенно, учитывая местные условия. А дружины, построенные по принципу южноуральского устава, высоко оцененного Владимиром Ильичем, по возможности сохранить и использовать для обучения партийной милиции, для особо важных партийных поручений, для работы в типографиях. Нас, боевиков, областной комитет РСДРП рассматривал как костяк командных кадров будущей народной армии.

За рекой Белой и происходили довольно регулярные военные занятия уфимских дружинников: они учились стрелять, осваивали боевой строй, баррикадную тактику.

Пробыл я среди рыбаков до глубокой осени. Боевая учеба прекратилась лишь с первыми морозами. Кончился рыболовецкий сезон — пришло к концу и мое пребывание в артели.

Я снова начал бродячую жизнь партийного связиста и «книгоноши», Уфа… Сим… Миньяр… Бугульма… Златоуст… Самара…

Но после третьеиюньского, государственного переворота, когда царское правительство разогнало II Думу, в которой не было угодного ему большинства, и арестовало социал-демократическую фракцию, жить на Урале, как и во всей стране, революционерам становилось все более трудным. Ищейки охранки гонялись за ними по пятам, рыская днем и ночью. Свирепствовал столыпинский террор.

Боевая работа постепенно свертывалась сама собою: все больше боевиков оказывалось за тюремной решеткой, на каторге, многие погибли на эшафоте. Был схвачен и сидел в Мензелинской тюрьме Михаил Кадомцев.

Устраивать конспиративные встречи на квартирах стало очень рискованно. Уфимский комитет решил устраивать явочные свидания на улице, в разных местах города. Для этого выделялись дежурные боевики, которые и передавали адресатам поручения и распоряжения комитета.

5 декабря 1907 года была моя очередь дежурить на углу Успенской и Центральной улиц.

Я шел на пост и неожиданно на улице Гоголя столкнулся с Мишей Гузаковым. Мы оба очень обрадовались, давно не приходилось видеться.

— Ты в Уфе?!

— Да уж порядком.

— А я и не знал.

— Так и я не знал о тебе.

Миша пошел проводить меня и по дороге рассказал о своих последних приключениях.

— Комитет решил несколько ребят переправить за границу. В том числе меня и тебя.

— И меня?!.

— И тебя, говорю же. Посылали меня в Киев, связаться с тамошним народом, организовать через них переход границы и достать заграничные паспорта — киевляне откуда-то хорошие «липы» берут. Все это мне удалось быстро сделать. Но мне еще дали при отъезде второе задание: переправить сюда те бельгийские браунинги, что ты в Дубно оставил. Вот с этим-то мне и не повезло: выследили шпики. На какой-то чертовой станцийке хотели взять. Ну, да сам понимаешь, мы народ тертый; открыл я по ним беглый огонь и давай бог ноги! Но пистолеты пришлось бросить. До того обидно, как вспомню, — плакать охота! Так что в Уфе я всего с неделю… Стой, что такое?! Никак, стреляют?

И верно, со стороны Центральной улицы раздались два выстрела.

— Слушай, Петруська, не ходи на дежурство. Теперь там нельзя ни с кем встречаться.

Мы пошли к Стеше Токаревой и предупредили через нее комитет. Мне приказали перенести свое дежурство на завтра, опять в то же место.

На следующий день я снова услышал выстрелы и крики недалеко от Центральной улицы.

«Вот невезение! — подумал я и повернул назад. — Надо сказать комитетчикам, чтобы перенесли место явки».

Если б я знал, что на этот раз означали выстрелы и крики, я что было сил бросился бы вперед, в свалку и дрался бы, чем мог, — оружием, руками, зубами, чтобы вырвать Мишу из рук охранников…

Что произошло в этот вечерний зимний час на Центральной улице Уфы, мы узнали позже.