Ни бог, ни царь и не герой

— Дальше? Полежали мы минут десять. Прохожие понемногу стали подниматься и улепетывать подальше. А я отполз в сторону и наблюдаю, что будет. «Неужели, — думаю, — такая плохая бомба, что не взорвалась?» Ну, тут и фараоны потихоньку встают, отряхиваются. Но к «бомбе» не приближаются, топчутся на месте. Наконец, один — то ли похрабрее, то ли начальство приказало — осторожненько подходит, наклоняется… и принимается отчаянно ругаться. Машет остальным. «Хлеб это! — кричит. — Булки, туды их распротуды!..» Дружки его идут, смотрят, тоже ругаются. Потом человек десять пошли в сторону поселка, а другие захватили булочки и повернули назад — начальству, видно, докладать. Ну, я им не завидую…

* * *

Лаборатория наша успешно действовала до августа 1907 года. Может быть, мы благополучно работали бы еще долгое время, но помешало одно обстоятельство.

В тот вечер я шел по Солдатской улице, направляясь к лаборатории. Еще не доходя до перекрестка Приютской, заметил, что у дома Савченко, прижавшись в междуоконном простенке, стоит какой-то субъект. Чтобы он не мог запомнить мое лицо и костюм, я свернул на Приютскую улицу, словно туда и направлялся. Через несколько минут увидел идущего навстречу Васю Мясникова. Обычно, встречаясь на улице, мы, боевики, делали вид, что незнакомы. Но тут, убедившись, что вблизи никого нет, я скороговоркой бросил Васе:

— У дома шпик. Не ходи. Предупреди товарищей, — и как ни в чем не бывало прошел мимо и направился на свою конспиративную квартиру. Оттуда послал связного предупредить совет дружины.

Через час связной вернулся и передал мне распоряжение совета: до особого распоряжения в мастерскую не показывать носа. Одновременно нескольких боевиков послали следить за филерами, чтобы выяснить, что привлекло их внимание к нашему дому.

На другое утро ко мне зашел Мясников и рассказал, что совет решил поскорее «замести следы» лаборатории. Густомесов и Подоксенов успели уже за ночь почти все компрометирующее вынести из дома через соседний двор, особенной слежки, как выяснилось, пока не было.

Но через двое суток полиция внезапно оцепила весь квартал с четырех сторон. В соседнем флигеле начался обыск.

Позже оказалось, что в этом флигеле устроили свою конспиративную квартиру уфимские анархисты. Однако конспиративной назвать эту квартиру можно было только иронически: анархиствующие молодчики вели себя крайне развязно, шумели, громко пели революционные песни, днем и ночью у них толклась куча всякого народу. Нередко устраивались вечеринки с «зажигательными» речами. Это, естественно, привлекло внимание полиции, и она нагрянула к нашим соседям.

Как известно, аппетит приходит во время еды: полицейские, арестовав несколько анархистов, решили заодно обыскать и остальные домишки. В нашей мастерской все еще оставалась часть инструмента и материала. Полиция обрадовалась неожиданной удаче, арестовала Подоксенова и хозяина дома Савченко. Густомесова в лаборатории не застали. Его схватили на следующий день у отца.

По городу прокатилась новая волна повальных обысков.

Арсенал уральских боевиков прекратил свое существование. Но тщательное соблюдение нами конспиративных правил спасло большевистскую боевую организацию от массовых арестов: охранка так никогда и не сумела с достоверностью установить, кто работал в лаборатории. Впоследствии почти всех нас арестовали и судили по разным делам, но никому не было предъявлено обвинение в изготовлении бомб, а ведь это почти наверняка означало петлю. Прокурор не смог доказать виновность в таком тяжелом преступлении даже Подоксенова и Густомесова, и они «отделались» сравнительно небольшими сроками каторги.

Дней пять мне пришлось безвыходно сидеть на конспиративной квартире. А потом я получил новое задание: выследить сборище черносотенцев и разведать их намерения. Дело в том, что уфимские «истинно русские люди», после того как наши боевики пристрелили одного из их главарей, погромщика и убийцу, форменным образом «ушли в подполье». Черносотенцы даже перестали носить свои значки. Собрания они стали проводить тайком в кабаке на углу Аксаковской и Приютской улиц.

…Грязные лохмотья и грим изменили мою внешность: я принял вид совершенно опустившегося, безнадежного забулдыги из тех, что составляли «кадры» «Союза русского народа». В таком виде я сначала ввалился в черносотенный «клуб», а потом расположился в канаве с настоящими босяками, выясняя, действительно ли «союзники» в отместку за своего вожака готовят погром.

Довести дело до конца не удалось — я попал в облаву на бродяг, которую уфимская полиция устроила в связи с приездом командующего войсками Казанского военного округа генерала-вешателя Сандецкого. По дороге из полицейского участка в тюрьму, при помощи девушек-боевичек Жени Васильевой и Сони Меклер, отвлекших внимание конвойного, я бежал.

На следующее утро меня отправили к рыбакам на реку Белую.

НЕУДАВШИЙСЯ ПЛАН