Невыдуманные рассказы

Стены «бюра» пестрели фотографиями, репродукциями картин и художественными поделками «эстетиков». На посетителей строго взирал волосатый Карл Маркс, писанный маслом, бок о бок с ним висел лысый Пабло Пикассо и гипнотизировал всех своим прозрачным взглядом.

В центре комнаты с потолка свисал большой чёрный паук с белым крестом на спине, сделанный из поролона и проволоки. Каждый, кто заходил в мастерскую, недоумённо смотрел на паука, и размышлял: что бы это значило? Среди работяг, которые и в мастерской-то не бывали, ходили слухи: «В эстетическим бюре на потолке висит клоп. К чему ета?! Никак, эти художники что-то замыслили!»

Тут же в углу притулилась гитара, на задней деке которой была нарисована обнажённая брюнетка с невероятно широкими бёдрами и огромадным бюстом.

Ветеран бюро и старший по возрасту оформитель Григорий Семёнович Пупукин время от времени вносил в пышные формы гитарной одалиски скромные изменения, постоянно что-то дорисовывал, подправлял, добиваясь соответствия отдельных частей модели своим вкусам и предпочтениям. Результат ошеломлял зрителей!

Сами «эстетики» произвели на Димку неоднозначное впечатление: они совершенно не соответствовали его представлениям о том, как должен выглядеть художник (пожалуй, кроме начальника бюро Сильвестра), Ермолай Перегудов и Пупукин – не вмещались ни в какие рамки. Их внешнее различие и внутренний антагонизм сразу бросались в глаза. Между ними шла ежедневная изнурительная борьба, то есть «борьба противоположностей» была налицо, а вот «единства» явно не наблюдалось. Ермолай своими выходками доводил педантичного, любящего во всём порядок Пупукина до исступления.

Григорий Семёнович, по рекомендации которого Димку, собственно, и взяли в бюро, принялся опекать и обучать юное дарование. Пупукин-учитель передал старательному ученику всё своё мастерство, а именно: универсальный пупукинский шрифт – единственный из всех шрифтов, которым Пупукин овладел сам. Григорий Семёнович скопировал его с маркировки заводской деревянной тары. Семёнович не без основания считал, что его шрифтом можно написать буквально всё: надо менять лишь цвет краски. Свой творческий почерк Пупукин неуклонно претворял в жизнь, чем вызывал грубые насмешки со стороны Ермолая и Сильвестра.

Начинающий художник быстро освоил лапидарную пупукинскую манеру и ожидал заслуженных похвал от коллег. Но Ермолай, глянув на это эпигонство, ядовито и пренебрежительно заметил, обращаясь к Сильвестру:

– Эх, не хватает нам тут ещё одного Пупукина!

После чего Димкино ощущение триумфа мгновенно испарилось.

Жизнь в «бюре» бурлила. Вечно тут крутился разнообразный народ: забегали покурить и поболтать коллеги из НОТиУ, сновали туда-сюда заказчики из администрации и цехов.

Приносил свежие фотографии ударников заводской фотограф Вася. «Честь паньству!» – кричал он, стремительно влетая в бюро, потряхивал кудрявой головой. Глаза его вечно блестели с похмелья, а на тонких змеиных губах играла лукавая улыбка. Вася складывал пальцы в виде объектива, прищуривался, басил «улыбочку, чик-чик», щёлкал языком и мгновенно исчезал.

Тяжелой медвежьей поступью к мастерской приближался столяр Болюс и с трудом протискивался в дверь. Зимой и летом он был одет в одну и ту же серую стёганую фуфайку («пифайку», как называл её сам Болюс). В бледных глазах столяра навсегда застыло безграничное терпение. В руке он крепко сжимал железный складной метр. Они с Сильвестром долго обсуждали чертёж очередного транспаранта. Болюс смотрел бараньими глазами и внимательно выслушивал разъяснения начальника. Потом полчаса обмерял все стенды и планшеты, которые находились в «бюре», своим толстым красным карандашом карябал в тетради только одному ему понятные каракули, и, доведя Сильвестра до белого каления, он, наконец, согласно кивал большой головой, брал чертёж и косолапо брёл к выходу.

Продукция «бюра» не отличалась особым разнообразием. Стенды, стенды и ещё раз стенды! На них ярким художественным лучом освещалась вся кипучая жизнь предприятия: красовались фотографии передовиков и ударников, рвались в высь алые стрелы показателей выполнения и перевыполнения текущих и встречных планов, огромная доска объявлений пестрела поздравлениями с днём рождения, юбилеями или наоборот печальными некрологами – трудящиеся, как известно, не только рождались, но и своевременно отдавали богу душу, вопреки официальному мнению партии и правительства, утверждавшим, что никакого Бога нет и не было.

Несомненно одно: эстетическое бюро художников, наравне с редакцией заводской газеты «Импульс», являлось подлинным очагом культуры. Исходивший от него сладкий порочный «дымок» привлекал внимание тех заводчан, кто хоть сколько-нибудь тянулся к изобразительному искусству.

«Бюро промышленной эстетики», как официально называлась мастерская художников, административно подчинялась отделу НОТиУ (научной организации труда и управления). Правда, в чём проявлялось участие «бюра» именно в научной работе отдела – оставалось загадкой для всех, в том числе и в первую голову для самих «эстетиков».