Нестор Летописец

В «Откровении…» легендарный царь Михаил представлен победителем иноплеменников и устроителем благословенного царства; он правит сначала в Константинополе, а затем в Иерусалиме, где и умирает. Исторический император Михаил, упоминаемый в летописной статье 852 года, в Иерусалиме не царствовал. Он умер задолго до составления «Повести временных лет», но никакого конца света не наступило. «Откровение…» относит правление легендарного царя Михаила именно к «последним племенам»: при нем выходят из гор дикие народы, заточенные там Александром Македонским[563]. Между тем в «Повести временных лет» о «заклепанных» в горах диких племенах и об их будущем освобождении и нашествии сказано только под 1096 годом, то есть спустя более чем два века после царствования Михаила III. Древнерусский книжник, ссылаясь на «Откровение Мефодия Патарского», ожидает выход этих племен из горных темниц лишь в неопределенном будущем.

В сознании современников исторический Михаил III, отразивший набег русов и «восстановивший» православную веру, действительно ассоциировался с Михаилом из «Откровения…»[564]. Однако совершенно неочевидно, что такое уподобление было значимым для составителей «Повести временных лет», работавших в первые десятилетия XII века.

Но, между прочим, в Византии господствовало абсолютно негативное представление о Михаиле III: «Ни об одном византийском императоре не отзывались так плохо в византийской исторической традиции и последующей литературе, как о Михаиле III „Пьянице“, „византийском Калигуле“. Его невероятное легкомыслие, постоянное пьянство, ужасающее отсутствие благочестия ‹…› отвратительное шутовство и непристойность описывались многократно»[565]. Известный византолог Ф. И. Успенский, следуя свидетельствам источников, именует Михаила III «негодным правителем», отличавшимся «зазорным поведением»[566]. Очень нелицеприятная характеристика Михаила III содержится в так называемой Хронике Продолжателя Феофана[567]. Следуя известиям византийских хроник, Н. М. Карамзин назвал Михаила III «Нероном своего времени», подразумевая, очевидно, как деспотически переменчивый нрав императора, так и его любовь к театральным зрелищам[568].

Эта характеристика тенденциозна и, вероятно или возможно, во многом неверна[569]. Однако на Руси были знакомы с такой оценкой Михаила III. Например, в составленном на основе византийских хроник древнерусском Летописце Еллинском и Римском упоминается о строительстве царем роскошного хлева для коней, что вызвало насмешки магистра Петра, противопоставившего Михаилу III Юстиниана, воздвигшего Святую Софию (неосторожный на язык сановник был после этого избит по приказу императора); говорится об убиении по воле царя кесаря Варды и о словах обличения, сказанных неким монахом (Михаил велел убить монаха мечом, но люди отстояли черноризца); рассказывается, как царь упивался вином накануне гибели[570].

Насильственная смерть Михаила III, убитого заговорщиками, затрудняла ассоциации между ним и Михаилом из «Откровения Мефодия Патарского», который не был убит, а вручил свою державу самому Господу. К тому же имя Михаила встречается далеко не во всех списках и версиях переводного текста «Откровения…»[571]. 852 год избран летописцами как начальная точка отсчета исторического времени, так как в этот год Русь якобы становится известна миру, «открывает себя», приходя в столицу Империи — Константинополь. Дополнительное объяснение, связывающее появление этой даты с эсхатологическими мотивами, является избыточным.

Что касается Святополка-Михаила, то он вступил на киевский престол уже через год после того, как минул 6660 год от сотворения мира, или 1092-й от Рождества Христова[572] — год, по мнению А. А. Гиппиуса, «опасный», рубежный и потому эсхатологически окрашенный в восприятии древнерусских книжников[573].

И Михаил III, и Святополк-Михаил в сознании Нестора могли и даже должны были ассоциироваться с князем или царем «последних времен». Несомненно, книжник напряженно вглядывался во все события, способные быть приметами близости второго пришествия Христа: христианское сознание эсхатологично по своей природе, смысл истории для христианина — в ее конечности, в ее завершении и наступлении Царства Божия, которого удостоятся немногие. Но это не значит, что конец света для автора «Повести временных лет» был близкой, актуальной перспективой. До него, по господствовавшим представлениям, оставалось еще много лет: конечная точка, 7000 (1492) год, была еще неразличима во тьме грядущего[574].

Что же касается смысла заглавия «Повести временных лет», то «временные», скорее всего, означают «расположенные в хронологическом порядке», а «лета» здесь не сами годы, а годовые статьи.