Нестор Летописец

Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною —
Давно ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно,
Немного лиц мне память сохранила,
Немного слов доходят до меня,
А прочее погибло невозвратно…
Но близок день, лампада догорает —
Еще одно, последнее сказанье…

«Вот эту черту древнерусского летописца — его стремление писать правду, „не украшая пишущаго“, „вся добраа и недобраа“ — гениально подметил и воссоздал А. С. Пушкин в образе летописца Пимена. ‹…› Думается, что Пушкин, так понимая образ древнерусского летописца, во много раз ближе к истине, чем отдельные исследователи, в свое время с большим шумом опротестовавшие этот образ и противопоставившие ему другой образ — хитрого дипломата и политикана („придворного историка“), выполняющего заказ „политической канцелярии“ своего князя-покровителя. Пушкин отметил действительно одну из наиболее характерных черт облика древнерусского летописца», — написал об этом монологе замечательный филолог-древник И. П. Еремин[545]. И я думаю, он прав.

Несомненно, Нестор работал над летописью в 1113 году — ведь в первой летописной статье он довел расчет сроков княжения киевских правителей до смерти Святополка Изяславича, случившейся именно в этот год. По мнению М. Д. Присёлкова, «Святополк, сделав Печерский монастырь своим княжим монастырем, в праве (так! — А. Р.) был рассчитывать на поддержку себе со стороны монастыря, в частности, его литературной работы. По желанию ли князя или по почину игумена Прохора, сменившего в 1112 г. Феоктиста, в монастыре был возобновлен летописный труд, долженствующий продолжить свод игумена Ивана и пополнить его описанием княжения в Киеве Святополка. Эта работа возложена была на Нестора, имя которого теперь в связи с канонизацией Феодосия, конечно, прославилось, как составителя „жития“ нового святого»[546]. Возможно, всё так и было. Но записи с точными (с указанием дня месяца) датами, встречающиеся в «Повести временных лет» на протяжении и 1090-х, и 1100-х годов, свидетельствуют, что в какой-то форме летописание велось и раньше: едва ли летописец мог удержать в памяти сведения о днях, когда случились события, отделенные десяти— и тем более двадцатилетним промежутком от 1113 года — времени окончательной обработки материала. Нестор хотел завершить повествование рассказом о кончине князя, при котором был признан святым Феодосий Печерский. Тождество христианского имени Святополка Михаил и имени византийского императора, при котором состоялся первый поход руси на Царьград и она стала известна миру, попав на страницы греческих хроник, позволило нашему герою выбрать смерть киевского князя как символический рубеж, как год, на котором можно поставить точку. От 852 года, когда якобы состоялся этот поход, от первой годовой даты в «Повести временных лет», до последней, до 1113-го. Всего двести шестьдесят один год. История, конечно, не прекратила течение свое. Все границы и рубежи, кроме конца света и Страшного суда, условны: движение времени неумолимо стирает их, уносит в прошлое. Но вести свой рассказ дальше Нестор, наверное, не собирался. Своего рубежа он достиг. «Ныне отпущаеши раба Своего», — мог бы он воскликнуть вместе с евангельским старцем Симеоном, которому было предсказано, что он умрет, узрев мать Господа.