Нестор Летописец

Летописец, несомненно, изложил топонимическое предание — устное сказание, объясняющее происхождение названий мест — топонимов. При этом он отверг одну из его версий, называвшую Кия не князем, а простым перевозчиком. Имя родного для книжника Киева и имена окрестных холмов и реки получили объяснения. У города Киева есть начало, а значит есть история. Прошлое перестает быть анонимным, безличным, связывается с конкретными людьми. Происхождение власти в Киеве — главном городе Руси во времена создания Начального свода и «Повести временных лет» — местное, свое, причем киевский князь пользовался почетом: его якобы принял сам византийский император. В Начальном своде упоминалась версия, что Кий был перевозчиком. Возможно, именно с Начальным сводом и спорил Нестор[583].

Автор «Повести временных лет» сообщает, что князья были и у других славянских племен, но о них не рассказывает. Получается, что правильное устройство власти было только у полян, которых книжник вообще рисует с симпатией, отмечая их нравственные достоинства и противопоставляя другим восточнославянским племенам — «диким», «варварским». Именно поляне предстают в «Повести временных лет» хранителями древней исторической памяти: варягам Аскольду и Диру, захватившим власть в Киеве, они рассказывают об основателе города и о его братьях. Но об изображении полян уже говорилось в первой главе, так что не будем повторяться.

Кроме местного, своего, славянского истока княжеской власти на Руси в «лучшем» из славянских племен, книжник указывает на внешний: призванных новгородскими словенами, кривичами и финно-угорскими племенами варягах Рюрике и его братьях Труворе и Синеусе. Это предание, как и сказание о Кие и его братьях и сестре, уже имелось в Начальном своде, а возможно, и в более древних летописях.

Происхождение славянского наречия Нестор объяснил, обратившись к ветхозаветному сказанию о разделении Богом одного языка: Господь, увидевший, что гордецы люди начали строить в Вавилоне башню, чтобы подняться на небо, сделал горе-строителей разноязыкими, они перестали понимать друг друга и поневоле бросили свой замысел[584]. Повествует летописец и о географическом происхождении славян, чья прародина была будто бы на Дунае[585]. Большинством современных ученых это утверждение не признаётся, но на протяжении столетий гипотеза о дунайской прародине славян была господствующей.

В Начальном своде Вещий Олег был представлен воеводой Игоря, при этом, однако, он действовал порой совершенно самостоятельно. Нестор, выяснивший из договора или договоров Олега с Византией, что тот заключал соглашения от своего имени, превратил его в родича Рюрика, назначенного регентом при малолетнем Игоре[586]. Изменение привело к вопиющему анахронизму: Олег продолжал править самовластно при давно уже взрослом Рюриковиче. Но такая неприятность, как существование в давние времена двух центров власти, была устранена. Также Нестор превратил правивших в Киеве варягов Аскольда и Дира в дружинников Рюрика, покинувших господина и самовольно вокняжившихся в «матери городов русских»[587]. Их убийство Олегом, заявляющим права Игоря как Рюрикова сына на Киев, описанное Нестором, предстает не одним из трагических актов междоусобной борьбы, а наказанием строптивцев[588]{121}.

Нестор щедро дополнил более ранний летописный текст новыми сюжетами. Он включил в летопись договоры русских князей Олега, Игоря и Святослава с греками, найдя для своего повествования хронологически нерушимую основу, реперные точки: ведь в текстах соглашений были даты. Он обратился к преданиям или песням, не использованным его предшественниками.

Начальный свод смутно писал о кончине Вещего Олега: «Иде Олег к Новугороду, и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре; есть могыла его в Ладозѣ»[589]. (Перевод: «Пошел Олег к Новгороду и оттуда в Ладогу. Другие же говорят, что пошел он за море, и ужалила его змея в ногу, и оттого он умер; есть могила{122} в Ладоге».) Нестор заменил эти противоречивые известия драматичным рассказом о предсказании волхва князю, что тот умрет от своего коня. Олег велел удалить коня подальше, но попытка избежать судьбы не удалась. Узнав о смерти коня, Олег решил взглянуть на кости былого боевого товарища, посмеявшись над предсказанием, наступил на конский череп, и выползшая из конской головы змея смертельно ужалила князя в ногу. Сюжет, знакомый с детства по пушкинской «Песни о вещем Олеге». Нестор воспользовался киевским преданием, может быть, дружинной сагой, возникшей на Руси в варяжской среде[590]. (Почти точно такой же сюжет содержится в скандинавской саге о конунге Одде по прозвищу Стрела.) Но летописцу было мало изложить древнее сказание. В доказательство его истинности он указал место погребения Олега в Киеве — видимо, оспаривая достоверность «ладожской» версии: «и понесли его, и похоронили на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой»[591].